– Ага! Только поэтому!

Я подхватил рюкзак, и мы направились к Гуманитарному корпусу, а по дороге все подкалывали друг друга, выдумывая небылицы о своих дарованиях в химии. Эта короткая прогулка мимо библиотеки с большими светлыми окнами и приветливо журчащего фонтана всегда меня развлекала и приводила в какое-то особенно мирное и задумчивое расположение духа.

Наконец шутки стихли, и Дэвид вдруг посерьезнел и на вид даже забеспокоился. Все тревоги моего друга были и моими, так что я тоже перестал улыбаться.

– Эй, Дэйв! О чем задумался?

– Да так. Хочу тебя кое о чем спросить. Только мне нужен честный ответ, договорились?

По тону Дэвида я понял, что речь зайдет о чем-то необычном. Обычно он так со мной не разговаривал.

– Конечно, не вопрос. А что случилось?

– Вот мы сейчас с тобой прикалываемся и спорим о том, кому лучше дается химия. Прикольно, но бессмысленно. Не пойми меня неверно: это круто, что нам с тобой так весело. Но мы спорим только ради смеха – не для того, чтобы в самом деле понять, кто прав, или узнать что-то новое.

Я кивнул.

– Когда мы с тобой разговариваем о Библии и христианстве, это тоже весело и интересно, но я не могу отделаться от ощущения, что и там мы спорим просто ради развлечения. Понимаешь, о чем я? Меня не покидает мысль: что, если и наши беседы о вере – тоже просто «по приколу»?

– Что ты такое говоришь? Конечно, нет!

– Давай объясню так. Предположим, что христианство истинно. Просто вообрази себе на секунду, что все это правда: Иисус – и правда Бог, он умер на кресте за наши грехи и воскрес из мертвых. Он любит тебя и хочет, чтобы ты посвятил жизнь одной цели: следовать за ним и проповедовать его.

– Ладно. Предположим. Мне трудно такое представить, но допустим.

– Хорошо. Скажи… будь христианство истиной, хотел бы ты об этом узнать?

– Извини, что? – Я просто не понял, о чем он спрашивает.

– Я спросил, будь христианство истиной, ты хотел бы об этом узнать?

– А почему нет?

– По десятку причин. Для начала тебе пришлось бы признать, что все эти годы ты заблуждался – а это нелегко. Это означало бы, что тебе придется пересмотреть всю свою жизнь и критически оценить все, что ты до сих пор знал о Боге и религии. А это бремя! Прекрасно понимаю, почему многие стараются такого избегать.

Я не отвечал и медленно шел с ним рядом.

Мы приближались к Гуманитарному корпусу. Деревья по сторонам дорожки редели. Яркое солнце ударило в лицо, и я невольно поморщился. У фонтана мы скинули рюкзаки и остановились передохнуть. Я смотрел на воду и думал.

И я молчал долго, но наконец ответил:

– И да, и нет.

И взглянул на Дэвида. Он ничего не говорил.

– Да – потому что хочу знать истину и следовать за Богом. Бог – самое важное, что есть на свете! И нет – потому что это будет стоить мне семьи. Мои родители потеряют сына, о котором мечтали, потеряют всякое уважение в нашей общине. Если я стану христианином, это погубит мою семью. Не уверен, что смогу с этим жить. После всего, что они для меня сделали? Нет!

Наступило тяжелое молчание, прерываемое лишь тихим плеском и журчанием воды. Должно быть, за целую минуту мы не произнесли ни слова.

Наконец Дэвид спросил:

– И как думаешь, кто победит: Бог или твоя семья?

Вопрос прямой, даже безжалостный. Но именно такой вопрос мне необходимо было услышать.

– Бог.

Но едва я это сказал, моя душа восстала, словно очнувшись, я резко развернулся к Дэвиду:

– Но к чему эти пустые разговоры? Христианство – не истина! Истина в исламе! А ты, Дэйв, сможешь принять эту истину, когда ее поймешь?

Дэвид взглянул на меня, подняв брови:

– Набиль, вот ты опять! Прости, но мне кажется, что каждый раз, когда мы говорим о вере, ты стараешься не увидеть истину, а просто выиграть спор. Как будто то, что христианство ложно – для тебя аксиома, в которой ты просто не способен усомниться!

Скажи мне это кто-нибудь другой – быть может, я просто прервал бы разговор и ушел. Но это был мой лучший друг, и я знал, что он заботится обо мне. И я задумался над его словами.

– Может быть, ты и прав. Я действительно не допускаю того, что христианство может быть истиной. Это просто невозможно.

– Но почему, Набиль? Ведь в наших спорах у тебя не получается отстоять свою позицию. Ты считал, что Библия меняется со временем – а оказалось, что это не так. Ты думал, что Библии нельзя верить – и этого ты тоже доказать не смог.

– Ну… может, я просто не очень в этом разбираюсь. Я же не ученый, я не знаю всех ответов.

В этом ответе ярко отразился мой восточный менталитет: хоть я и вырос на Западе и в западном образе мысли, но привык по-восточному полагаться на мнение авторитетов.

– А что должно произойти, – не отставал Дэвид, – чтобы ты хотя бы задумался о том, что христианство может оказаться истиной?

Я ненадолго задумался, прежде чем ответить:

– Всему, что я знаю о религии, научил меня Абба. Он об этом знает куда больше меня. Если я увижу, что даже он не может ответить на возражения – тогда, наверное, решу, что в этом нужно серьезно разобраться.

– И готов будешь предположить, что христианство, возможно, истинно?

– Только «возможно»!

Дэвид немного подумал.

– А как ты думаешь, твой отец согласится поговорить о религии с христианами?

– Конечно, – без колебаний ответил я.

– У меня есть друг по имени Майк. Раз в месяц он собирает у себя дома самых разных людей, все садятся вместе и беседуют о религии. Мы называем это «встречи религиозной сборной». Уверен, он будет очень рад поговорить с твоим отцом. Как думаешь, удастся это устроить?

– Да, конечно. Я поговорю с папой, но, уверен, никаких проблем не будет. Считай, что мы придем.

– Что ж, отлично. И давай выберем какую-нибудь тему, чтобы не скакать галопом по Европам. Что нам обсудить?

– Ну, если существует лакмусовая бумажка, отличающая ислам от христианства – думаю, это вопрос о том, умер ли Иисус на кресте.

– Хорошо. Значит, поговорим о смерти Иисуса на кресте. Договорились.

Мы с Дэвидом, не сговариваясь, повернулись к фонтану и уставились на струи воды, взвешивая важность того, что только что произошло.