С работы Маркычев был уволен. В отделе кадровему вручили трудовую книжку со статьей. И известили, что теперь, с самоходомчерез границу, ни одно режимное предприятие его не возьмет. Да и не режимное неразбежится.

А также его выписали с жилплощади, и егокомнату уже заняли многодетные соседи-очередники. То есть — он был выписан изЛенинграда.

Заодно его, для порядка, сняли и с воинскогоучета.

Что называется, Родина-мать раскрыла объятья,и в каждой руке у нее было по нокауту.

Маркычев был не в той весовой категории, чтобтягаться с матерью-родиной. Но волну погнал страшную.

Он ночевал по знакомым и строчил жалобы во всеинстанции — вплоть до комиссии по реабилитации репрессированных. Пришел состатьей в «Ленинградскую правду». Доставал начальство по домам и бесстрашногрозил карами. Он известил горком партии о сожительстве директора со своейсекретаршей. Сигнализировал в ОБХСС о воровстве на заводе. Скатил телегу вспортобщество «Трудовые резервы» о пьянках, устраиваемых спорторгом. Настучалпрокурору города товарищу Караськову о взятках, вымогаемых в родном жэке. Унего обнаружился стиль, и этим стилем он излагал всю подноготнуюнедоброжелателей: что начальник отдела кадров в тридцать седьмом году пыталкоммунистов, что начальник отдела купил свой диплом на толкучке в Ташкенте, ичто профорг противоестественно развращает несовершеннолетнихпэтэушников-практикантов; а парторг заявил в юбилей блокады, что Жуков хотелчуть ли не повесить товарища Жданова, который приказал минировать Ленинград иготовиться к сдаче. Нагадил всем как мог, а смог немелко, потому что за каждойбумагой следовала хоть какая-то, но нервотрепательская проверка.

Опасен и страшен советский человек,уперевшийся насмерть в борьбе за свои права. Отвел душу пострадавший инженер.

Парторг сказал, что сожалеет в своей жизнитолько об одном: что не может ходатайствовать перед органами о применении кврагу народа высшей меры. А спорторг сказал, что вызвался бы лично привести еев исполнение.

А инженер Маркычев, землепроходец-камикадзе,сдав заказным последнее письмо, снял деньги со сберкнижки и гульнул с двумя одноклассникамив ресторане «Нева». Он слал пятерки в оркестр и велел играть «Летят перелетныептицы» и «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»

Они еще узнают, кто лучше ориентируется впространстве, пообещал он.

А через неделю он сдунул.

С концами.

Через эту самую границу.

С рюкзаком, с едой, со всеми приготовленнымиценностями, с картой, компасом и валютой. Отъелся, значит, подправился исдунул. Там сел в автобус и укатил быстро в Швецию, которая не выдает.

Причем зашел ведь еще к тому финну, к фермеру,и честно поставил ему литр водки.

Это он просто, паразит, маршрут проверял.Репетицию провел, так сказать. Вот обстоятельный человек.

Биологическая селекция членов Политбюро былаокутана большей тайной, чем создание философского камня; хотя несоизмерима сним ни по государственной важности, ни по расходам. Когда хозяин Ленинграда исекретарь обкома товарищ Романов выдавал замуж свою дочь, так Луи XV должен былзашататься на том свете от зависти. Пир был дан в Таврическом дворце, средигобеленов и мраморов российских императоров, и через охрану секретных агентовне проскочила бы и муха. Кушать ананасы и рябчиков предполагалось с золота ифарфора царских сервизов. Вот для последней цели и было велено взять иззапасников Эрмитажа парадный сервиз на сто сорок четыре персоны, унаследованныйв народную сокровищницу от императрицы Екатерины Великой.

Последовал звонок из Смольного: сервизупаковать и доставить. Хранительница отдела царской посуды, нищаяискусствоведческая крыска на ста сорока рублях, дрожащим голосом отвечала, чтоей требуется разрешение директора Эрмитажа академика Пиотровского. Потом онарыдала, мусоля сигаретку «Шипка»: севрский шедевр, восемнадцатый век!..перебьют! вандалы! и так все распродали…

Академик известил, обмирая от храбрости:«Только через мой труп». Ему разъяснили, что невелико и препятствие.

Пиотровский дозвонился лично до Романова «погосударственной важности вопросу». Запросил письменное распоряжение министракультуры СССР. Но товарищ Романов недаром прошел большой руководящий путь отсперматозоида до члена Политбюро и обращаться со своим народом умел. «Это тымне предлагаешь у Петьки Демичева разрешения спрашивать? — весело изумился он. —А хочешь, через пять минут тебя попросит из кабинета на улицу новый директорЭрмитажа?»

Пиотровский был кристальной души и большимученым, но тоже советским человеком, поэтому он, не кладя телефонную трубку,вызвал «скорую» и уехал лежать в больнице.

За этими организационными хлопотами конец дняперешел в начало ночи, пока машина из Смольного прибыла, наконец, к Эрмитажу. Инесколько крепких ребят в серых костюмах, сопровождаемые заместителем директораи заплаканной хранительницей, пошли по гулким пустым анфиладам за тарелками дляноменклатурной трапезы.

Шагают они, в слабом ночном освещении, этимивеличественными лабиринтами, и вдруг — уже на подходе — слышат: ту-дух, ту-дух…тяжкие железные шаги по каменным плитам.

Мерный, загробный звук.

Они как раз проходят хранилище средневековогооружия. Секиры и копья со стен щетинятся, и две шеренги рыцарей в доспехахпроход сторожат.

Ту-дух, ту-дух!

И в дверях, заступая путь, возникает такойрыцарь.

В черном нюрнбергском панцире. Забрало шлема опущено.В боевой рукавице воздет иссиня-зеркальный меч толедской работы. И щит с гербомотблескивает серебряной чеканкой.

И неверной походкой мертвеца, грохочастальными башмаками и позванивая звездчатыми шпорами, движется на них. И вполуночной тишине они различают далекий, жуткий собачий скулеж.

Процессия, дух оледенел, пятится на осевшихногах.

А потревоженный рыцарь бешено рычит из-подзабрала и хрипит гортанной германской бранью. Со свистом описывает мечомсверкнувшую дугу — ту-дух! ту-дух!.. — наступает все ближе…

Задним ходом отодвигаются осквернители, икто-то уже описался.