Теща ему сочувствовала. Теща сказала жене, чтота — редкостная дура: он непьющий, добрый, безвредный, авторитетныйчудак-ученый. Она приглашала Тарасюка в гости — кормить домашними обедами. Онисдружились: ей было одиноко, и она часами вязала, охотно кивая бесконечнымрассказам о дагах и арбалетах. Кроме того, она была безденежна, а у него деньгивылетали веером. Не в силах смириться, что профессорский заработок весь уходитна книги и железяки, она стала покупать ему одежду и отсчитывать деньги напродукты. И как-то постепенно он переселился к ней, оставив квартиру бывшейжене: ко всеобщему удовлетворению. Огородил себе уголок книжными шкафами,поставил там диванчик и стол с настольной лампой, и стал жить.

— Горячие обеды, чистое белье, тишина иникаких претензий — что еще надо ученому? — говорил он, катая в карманесвинцовый снаряд от балеарской пращи.

В сорок лет Тарасюк стал крупнейшим в миреспециалистом по истории холодного оружия. Он состоял в переписке с оружейнымимузеями всех стран, и выступал экспертом, консультантом, рецензентом и прочеепо всем возможным оружейным запросам. (Причем порой это прекрасно оплачивалось,но все валютные гонорары по закону забирало государство.) Ссылки на Тарасюкасделались обязательны в трудах ученых-оружейников. Авторитет его сталнепререкаем: последним доводом в научных дискуссиях все чаще становилось:«Тарасюк сказал!». Почтовый ящик был набит приглашениями на международныесимпозиумы — от Стокгольма до Сиднея.

За бугор его, однако, не выпускали:беспартийный, разведен, был на оккупированной территории, и по чудаковатостиможет отмочить неизвестно что: бесспорно невыездной.

Темным вечером скучающие хулиганы показали емунож: Тарасюк мельком взглянул на нож и час не давал им вставить слово, читаялекцию о ножах. Прибалдевшие хулиганы проводили пахана до подъезда, гдеполучили на память, как любители холодного оружия, лишний экземпляр испанскойнавахи.

Противоположная сторона, то есть милиция,также прибегала к его безмерной эрудиции:

— Анатолий Карпович, как это могло бытьсделано? — В броневой дверце сейфа чернела аккуратная четырехугольная дырочка.

— Прекрасная работа! — восклицал Тарасюк,любуясь разгромленным сейфом. — Это чекан, только чекан. Какая чистота пробоя!— с удовольствием говорил он. — Медленный закал стали, пятидюймовый клюв,двухфутовая рукоять. Чудесное оружие! им лучшие шлемы пробивали, ни один доспехне держал. С чеканом даже секира не сравнится, тут вся кинетическая энергияудара сконцентрирована в одной точке — а тело весом в два английских фунта убоевого чекана: бронебойный снаряд! Правда, у бердыша рукоять вчетверо длинней,но его парировать легче, принять древко на клинок, и в свалке не развернешься…

— Спасибо, — прерывали восторженный поток, — ауточнить нельзя — какой, как?..

— Отчего же… Посмотрим… а изнутри? ого! Судяпо сечению, это начало XV века. Конец эпохи тяжелой латной конницы. Немецкиекрестьяне времен протестантских войн его очень любили. Они ведь там, знаете, засто лет войн три четверти Германии истребили, вот так! Регенсбургские чеканыбыли особенно хороши, только там настоящим секретом закала владели… Да, точно:русский клевец был покороче… а испанцы это оружие не уважали, считалинерыцарственным, низким… а французской работы это не прошиб бы, пожалуй, нет… уних послабее металл был, не умели, вся французская знать носила завозное оружие— Испания, Италия, Германия… Англия отчасти…

— Хорошо, хорошо! А скажите: ведь с чудовищнойсилой надо такой удар нанести? должен быть очень сильный человек, верно?

— Глупости. Сила нужна слону. Оружие требуеттолько умения. У вас есть время? И машина тоже есть? Тогда сами увидите.

Он привозил чекан из запасников и предвкушая,щуря глаз, водил по клюву алмазным напильником. Принимал позу:

— Удар идет снизу — пяточка! на пяточке всюмассу тела довернуть. Скрутка коленей… скрутка бедер… торс! Плечи… локоть…кисть, кисть! Выдох — э-э-э: гэть!!!

Худенький Тарасюк вздрыгивался — чекан сверкалширокой дугой и всаживался в стальную дверцу по рукоять.

— Вот и все! А выстрели-ка из вашего Макарова— хрен пробьешь.

Если снимался исторический фильм со сражениями— без Тарасюка не обходилось. Он немедленно брал управление съемочнойплощадкой, задалбывал группу лекциями, похеривал режиссерский замысел, личночертил, кому где стоять и куда двигаться, наконец хватал шпагу и вгонял в ужаснесчастного актера.

— Снимай! мотор! — вопил в азарте Тарасюк. —Трус! растяпа! ты за шпагу держишься, а не за бабью сиську! Квинга! терция!парад!!! — и делал выпад, едва не протыкая беднягу насквозь.

Актеры его ненавидели, но прочий Ленфильмобожал.

— Опоздали вы родиться, профессор. — Режиссерс ассистентами еле отбирали оружие у увлеченного консультанта.

— Не сказал бы, — с обидой возражал тот. — Какраз ваш лицедей стал бы у меня сейчас двадцать девятым.

И уезжал к теще кушать грибной суп ирассказывать о преимуществах большой шпаги перед рапирой.

Он стал уже легендой, и кино решили снимать онем самом. Из Рима прилетела группа кинодокументалистов, чтоб все зрителиузнали о великом ученом-оружейнике всех времен и народов. Они запечатлелипрофессора Тарасюка, читающего лекцию студентам, профессора Тарасюка, делающегооткрытие в запасниках музея, профессора Тарасюка, постигающего груды фолиантовв Библиотеке Академии Наук, и профессора Тарасюка, размышляющего на фоненевских волн. Остался профессор Тарасюк у себя дома.

Профессор Тарасюк сказал, что дома не надо. Ноитальянцы вообще темпераментны и напористы, а если им приспичит, то это простомафиози. Они загалдели, замахали руками и повезли его к нему же домой.

Профессор Тарасюк кряхтел. Жил он состарушкой-тещей в одной комнате, в коммуналке. Увидев эту квартиру, итальянскиекиногении пришли не столько в ужас, сколько в недоумение. Они допытывались, агде же у профессора рабочий кабинет, и, не говоря о столовой, но где жеспальня?..

Им набулькали водки, разогрели грибного супа,и напряженная визитом иностранцев теща разъяснила, что профессор — большойчудак (У меня маленькая слабость: боязнь больших пространств, — застенчивооклеветал Тарасюк свою неколебимо здоровую психику): он мог бы купить особняк,но ни за что не хочет выезжать из этой комнаты — привык к виду из окна, емуздесь хорошо работается.