Шедченко закрыл глаза. Нет. Ничего этого не произойдет.Никогда.

— Когда нашего Ромку… — Николай вздрогнул от имени сына, —пошлют с автоматом в руках…

— Хватит нести бред!

— Бред? — двойник перегнулся через стол. — Да, ты сынаотмажешь! Если будет война — поступишься принципами. Другие пойдут умирать! Ивсе потому, что ты готовишься воевать лишь руками восемнадцатилетних пацанов!Видеть стрелочки на карте и циферки в отчетах! Россия развалится на куски, иумные дяди в Киеве вспомнят про Великую Украину! На одной шестой Земли будеттакая каша, что весь мир вздрогнет и заскулит!

Продавщица испуганно смотрела на них из-за стойки. Двойникзамолчал, отклоняясь обратно.

— В конце концов, — хмуро сказал он, — я сделаю все и сам.Попробую сделать. Но запомни, я — это и ты одновременно. Я знаю, о чем тыдумаешь. Знаю, что сейчас ты уйдешь, не ответив. Но когда лет через пять тыотойдешь от карты со стрелочками, выпьешь полстакана водки, остатки зальешь вствол пистолета и вставишь его в рот…

На мгновение он замолчал, переводя дыхание.

— Вот тогда, прежде чем спустить курок, вспомни мои слова. Ишесть теней, которые надо было развеять, чтобы не наступила ночь.

Выспаться Аркадию Львовичу не удалось. Печка не смогласоздать в домике хоть какого-то тепла. Странно, еще лет двадцать назад онипорой ночевали на даче даже зимой, и вроде бы особо не мерзли…

Он проснулся раньше Визарда. Тот спал рядом, завернувшись вкакие-то тряпки, тихо, свистяще похрапывая. Огонь давно погас. Зальцман тихообулся и вышел на веранду. Было непривычно, неестественно тихо. Едва заметноморосил дождь. Что за осень… ни одного ясного дня…

Озираясь по сторонам — хоть и вряд ли кто-то еще ночевал надачах поздней осенью, профессор философии расстегнул мятые брюки и помочился скрыльца. Вернулся в домик.

Его двойник уже проснулся. Сидел молча, напряженно глядя вокно.

— Доброе утро, — пробормотал Аркадий Львович. Смешноздороваться с самим собой…

— Плохо, — едва слышно сказал Визард.

— Что случилось?

Визард едва заметно передернул плечами.

— Кто-то нас ищет. Но я не чувствую, кто.

Аркадий Львович молчал.

— Понимаешь, — вполголоса продолжил Визард, — мы всечувствуем друг друга по-разному. Вот, например, писатель. Он оперируеткартинками, сценами. Может, к примеру, воссоздать нашу беседу. Девушка… простознает.

Он закашлялся.

— Кстати, она страшнее всех, Аркаша.

— Ты же говорил…

— Ее религиозная маска? Я дурак, Аркаша. Нет ничего страшнееслепой доброты, замешанной на полной уверенности в своей правоте. Вспомникостры инквизиции и крестовые походы. Она… словно оттуда пришла. Мне надо былопонять сразу — ничто не возвращается неизменным. Остается та же самая суть, но— словно меняется знак.

— Это она нас ищет?

— Нет. Она далеко. Военный и писатель — тоже… Это наемник,Аркадий. Но странный наемник…

— Давай позавтракаем.

Визард кивнул. Аркадий Львович подождал минуту, но егодвойник не шевелился. Вздохнув, Зальцман вытащил из угла старую сумку изкожзаменителя. Расстегнул заедающую молнию, достал палку колбасы, нож,консервную банку.

— Сколько ты будешь возиться, открывая эти кильки? — спросилВизард.

— Это шпроты.

— Не важно. Сколько минут ты будешь терзать жесть, чтобыдобраться до пищи? Сколько раз порежешься соскользнувшим ножом?

— Если я правильно тебя понимаю, — Аркадий Львович выложилпродукты на стол, — тебя тревожит наша физическая слабость?

Визард кивнул.

— А на что ты надеялся вчера?

— На союз с одним из Посланников. Любым, чья победа нестанет катастрофой. Он мог бы позволить нам… дожить.

— Тогда стоит с ними связаться?

— Если бы кто-нибудь захотел объединится с нами, я быпочувствовал.

— Кому мы нужны.

Визитер кивнул.

— Знание беспомощно, Аркаша. Я могу придумать сотни плановуничтожения Посланников. Хороших планов. Но осуществить даже самый простой изних…

— Будь у нас оружие…

— Тебе не двадцать пять лет, Аркадий. И ты не в Будапеште.

— Хватит напоминать мне! — Зальцман стукнул кулаком постолу. Удар отозвался болью в онемевших от холода пальцах.

— Я не осуждаю. Это ведь и я был… — Визард поднял глаза. — Ираскаиваться нам не в чем. Ты верил в правоту коммунизма. Ты видел, что творилатолпа на улицах. А откажись ты стрелять — дальнейшая судьбы молодого еврейскогодиссидента была бы понятной.

— Ее бы просто не было.

— Главное даже не в дряхлости, Аркадий. Мы не можем… безприказа. Без кнута, задающего направление и оправдывающего каждый шаг. Знание,разум — лишь прислуга власти. Такова истина… Давай я тебе помогу.

Он взял у Аркадия нож. Приставил к банке, примерился, ударилпо рукояти ладонью. Масло брызнуло на стол.

— А ты пока можешь вымыть руки, — бросил он АркадиюЛьвовичу. — Не подумай, что я брезгую сам себя, но опускаться не стоит.

Анна, тихонько напевая, раскладывала на тарелке бутерброды,припасенные еще вчерашним утром. Как тоскливо ей было тогда, как печально ибезнадежно. Теперь все изменилось. Мир был праздником. Мир был светом ирадостью. Все вокруг стало понятно и легко.

Как она могла жить раньше?

Она посмотрела на кушетку, где спала Мария. Анна сегодня неложилась — она бы и не смогла больше уснуть. Но ему… ей… надо было поспать. Онасама так сказала. Ночью, в тишине и покое, приходит истина.

Тихонько, босиком, чтобы не шуметь, Анна подошла к тумбочке,на которой стоял чайник. В очередной раз включила его, присела рядом, терпеливоожидая, пока Мария проснется. Замерла, не отрывая взгляда от лица на подушке.Там можно было сидеть вечно.

Мария шевельнулась. Приподнялась, посмотрела на нее,улыбнулась.

Анна почувствовала, что мир вокруг словно сжался в одинцентр — в этот взгляд, в эту улыбку. Все краски мира соединились воедино.

— Доброе утро, — прошептала она.

— Доброе утро тебе, сестра, — Мария выбралась из-под одеяла.Потянулась, озорно улыбаясь Анне. — Прохладно, правда?