Витюша мигнул глазами.

Сизоненко открыл какие-то краники и последнее, что видел Шанин – это был большой отточенный скальпель, сверкнувший под лучами света от верхних десятков лампочек в круглом гнезде.

– На финку, бляха, похож, какую мне к пузу бандит ставил, – успел подумать Витюша.

После чего не стало Шанина Витюши на два часа, если повезёт. А не повезёт, то тогда насовсем

Глава десятая

Бандита Степанова Ивана Хохлов держал в КПЗ неделю. Приезжал эксперт, тиснул отпечатки его пальцев, совместил со следами, которые старлей нашел на бутылках и стаканах. Получилось, что наливал вино он и стакан воткнул в рот мёртвого Лёнечки тоже он. После экспертизы Степанов стал грабителем. Хохлов за полдня слетал в церковь Каменск – Уральска с клейкой лентой, снял следы с окладов иконных. Кроме отпечатков Ромы- барыги были «пальчики» Степанова. То есть доставал их из сундука он. А вот по убийству Лёни не пошло дело так, как предполагал Хохлов. У Ивана в кармане пальто лежали кожаные перчатки, а на молотке, пробившем череп Лёнечки, остались рыжие шерстяные ворсинки.

– У кого из твоих кентов такие варежки или перчатки?– Совал Степанову к глазам маленькую горку собранных в кучу ворсинок милиционер.

– Да у Лося. Конкретнее – у Лосева Вовчика. – Ваня Степанов ковырял ногтем правой руки под ногтями левой – Он главный у нас. И молоток он тиснул хозяйский. Мужик, у которого мы жили, держал тот молоток в сенях на столике в ящике. Там и другие инструменты были. Плоскогубцы. Ножовка…

Когда ваш Леонид отрубился и задремал на стуле, Вовчик надел перчатки и его молотком шарахнул по кумполу. Вот он убил, не я и не Толян Малютин, третий наш кент. Толян в простыне иконы вёз домой. Он же их Ромке – придурку передал. Сказал, что десять процентов с продаж – Ромины. Тот аж завизжал. Деньги-то – ого какие!! Ромку мы в пивной нашли. Напоили и сблатовали его на общее дело. На продажу только. А про Лёню и его ценности ляпнул ваш местный фраер в пивнушке здешней. Здоровый бугай. Мишка. Миха… Фамилию он говорил, блин, но я не помню.

Он приезжал в Каменск-Уральский к родственнику. Пришел в пивную, возле каждого бухарика постоял, поспрашивал, нужны кому из них иконы дорогие и древние? У алкашей интереса к иконам, ясный день, никакого. А мы уже неделю как свалили из Омска. Нас там в розыск объявили за гоп-стоп с тяжкими телесными. Торчали в пивнухе, жили у мужика Николая. Он одинокий. Жена ушла. Работал раньше на зерноскладе. За бухаловку вытурили его. С ним тоже в пивной познакомились. Потом Миша этот и к нам подошел. Нам мысль понравилась. Миха попросил долю от продажи – тысячу рублей. Мы вышли на улицу, прикинули, что шесть штук иконок позапрошлого века можно продать тысяч за сорок минимально. Вернулись и добро дали. Он назвал адрес Леонида.

– И сколько времени вы собирались напасть на Леонида Грищенко? – Хохлов всё писал и как раз достал новый чистый лист.

–Да он нам сам подсказал, Михаил. Он ваш, Семёновский, – Степанов оживился и даже приподнялся со скамьи.– Он сказал, что по радио обещали через неделю очень сильный буран. И посоветовал дело сделать в буран. Следы все заметёт. Откуда и на чём вы добрались сюда, не будет видно, он, помню, уточнил, блин, ещё. И уходите, сказал, в буран. Не останется ничего на снегу. Так сильно заметёт. Единственное – ошибся Миха. Он уверен был, что Лёня в тошниловке вашей будет. А Леонид с какого-то бугра скатился домой в это время. Ну, мы пришли как деловые люди, сказали, что хотим иконы купить. Что нам в Каменск-Уральской церкви сказали, будто у тебя после смерти матери остались старинные. Позапрошлого века изготовления. Сказали нам в церкви, что ты не верующий, не как мама покойная, и они тебе не нужны. А деньги всегда требуются. Толян сбегал в магазин, купил водки и три вина. Водку мы с собой забрали потом.

– Так он не согласился продать?– Спросил Хохлов.

– Нет, конечно. Память это, сказал, о матери и бабушке. Дороже этой памяти нет у него. Ну, напоили Леонида, а потом Вовчик ахнул его молотком по «тыкве», забрали иконы и убежали. Остальное вы знаете. Рома там шустрить начал. Мы сами не продавали.

– Адрес давай. Где там вы жили у Николая? – старлей оторвал отдельный кусочек бумаги.

– Улица Советская. Дом двадцать три, – Иван улыбнулся.– Только пацанов моих там нет уже. Они ж не идиоты. Меня долго нет, кто-то из них побежал в магазин, где мы всегда брали водяру. Ну, продавщица, сто процентов, рассказала как меня повязали. Они и сдёрнули. Куда, честно, сам не знаю. Откуда знать мне? Но не в Омск и даже не в Зарайск. Деньги есть. Урыли подальше от греха. Можете там и нигде не искать. Только время зря потратите. Затихарились они где-нибудь в РСФСР. Попробуй, вычисли – где.

Хохлов из кабинета позвонил в больницу и предупредил Сергея Анатольевича, что сейчас забежит на пять минут. Потом отвёл Степанова обратно в КПЗ, прочёл всё, что на листках записал. Решил еще раз с ним поговорить и тогда пусть распишется, подтвердит пусть – с его слов записано верно.

Неделя после операции уже прошла и Витюша, как выразил умную мысль доктор Сизоненко, второй раз родился и вырос до кондиции взрослого здорового дяденьки. Так, почти мгновенно, растут огурцы, вспомнил врач. Вчера вечером это был маленький скрюченный заморыш, а к завтрашнему обеду его надо было срывать, чтобы не перезрел. Так и Сизоненко изгнал из больнички пациента, в недавнем прошлом готового к отбытию на тот свет, а сегодня с половинкой печени он резвился в палате и ржал вместе с медсёстрами над смешным и приличным анекдотом, которых знал всего штук пять. Шанин через неделю уже бегал по четырём соседним палатам, пил чай с мужиками, избавленными доктором от аппендицита, пяточного шипа или огромного карбункула, мешавшего сидеть, лежать и работать шофёром. Мужики приучили его курить и в холодном больничном «предбаннике» он вместе с тремя такими же отважными нарушителями режима дурел с непривычки от «беломора», изнурительно кашлял и подмораживал ступни, гарцуя в тонких тапочках на бетонном полу.

Хохлов как раз этот эпизод из жизни бывших болящих и застал, когда прибежал к врачу за каким-то советом.

– О! – воскликнул старлей.– Витёк, зараза! Гангрену словишь на таком цементе. Он же холодный как дорожка на улице.