по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это? Да, ты, может быть, это знаешь» [80, 281]). Приговоренный к казни Христос для Великого Инквизитора – «побежденный» («Завтра сожгу тебя. Dixi» [80, 293]).

Е. И. Замятин, вслед за Ф. М. Достоевским размышляя о подвиге Спасителя и его отклике в сердцах людей, приходит к парадоксальному выводу: Христос оказался не понят человечеством и был распят, то есть будто бы потерпел поражение в своей проповеди Добра, но «поражение, мученичество в земном плане – победа в плане высшем, идейном» («Скифы ли?») [94, 33]. Высшую, идейную победу и одержал Сын Человеческий. Победа же «на земле – неминуемое поражение в другом, высшем плане» [94, 33]. Такова «победа» Великого Инквизитора. Более того, сам «Христос, практически победивший», и есть, с точки зрения Е. И. Замятина, «Великий Инквизитор». «И хуже: практически победивший Христос – это пузатый поп, в лиловой рясе на шелковой подкладке, благословляющий правой рукой и собирающий даяния левой» [94, 26].

Возмутительный и отвращающий образ сытого и самодовольного священнослужителя, символизирующий победу материально-мирского, земного начала над божественно-духовным, небесным в «исторической церкви», исказившей подлинную суть христианства, возникает не только в статье Е. И. Замятина. Он характерен для всей русской литературы пореволюционной эпохи, начиная от религиозно-дерзкой поэмы А. А. Блока «Двенадцать» (где в галерее социальных типов российской действительности начала ХХ века изображается «товарищ поп», выпячивающий свое сияющее крестом «брюхо» [38, III, 234]) и заканчивая сугубо «православным» рассказом Б. К. Зайцева «Улица св. Николая» (где автор с сожалением отмечает, что «привыкшие к молебнам, требам» священники страдают «ожирением сердца» [90, 655]). «Разжиревшее» на «хлебах» верующих духовенство, уподобившееся Великому Инквизитору (признавшемуся: «мы их же хлебы их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать» [80, 291]), оказалось бесконечно далеко от нравственного идеала – Христа – нестяжателя и подвижника.

Именно таким виделся Иисус Е. И. Замятину. В статье «Они правы» (1918) автор создает образ «хилого и нищего Галилеянина» [94, 42] – смиренного проповедника, возвещающего простым рыбакам с Тивериадского озера о грядущем Царстве Любви и Справедливости. Христос у Е. И. Замятина не во всем совпадает с евангельским каноном, но и не противоречит ему по сути. Писателя в меньшей степени интересовала божественная ипостась Спасителя, зато чрезвычайно волновала Его человеческая добродетель и то этическое учение, которое Он принес в мир. Такое понимание сущности Иисуса Назарянина и Его подвига удивительно совпало со взглядами на Христа М. А. Булгакова, которого связывала с Е. И. Замятиным «творческая и дружеская близость» [128, 68], «духовно-эстетическое созвучие», «обусловившее определенную идейно-тематическую перекличку их произведений» [128, 67].

В романе «Мастер и Маргарита» М. А. Булгаков в образе Иешуа Га-Ноцри, переосмыслив догматически-ортодоксальное представление о Сыне Человеческом, воплотил магистральную для Русского религиозно-философского Ренессанса идею «живого Бога», пришедшего в мир, чтобы утвердить всеобщий Закон Добра и Правды. Признаваясь в абсолютной любви к каждому «доброму человеку» (ибо «злых людей нет на свете» [46, V, 29]), искренне веря в то, что «рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины» [46, V, 26], «бродячий философ» оказался не понят холодным, равнодушным, жестоким миром и был безжалостно казнен как опасный «преступник», якобы посягнувший на устои светской и религиозной власти. В романе М. А. Булгакова, как и в статье Е. И. Замятина, Иисус трагически одинок, и кажется на первый взгляд, что так ничего и не доказал своей смертью, будто бы потерпел поражение. «Против него – стража иудейских первосвященников и римские легионы. Но слово Галилеянина было страшней легионов: его распяли» [94, 42]. Однако распятый Христос победил лежащий во зле мир своей жертвенной Любовью. И потому Он – победитель, непрестанно взывающий к человеку своей человечностью.

Высокая идея пробуждения человечности у человека, провозглашенная на заре ХХ века М. Горьким, оказалась созвучна воззрениям Е. И. Замятина, считавшего Христа воплощением совершенного Человека. В статье «Завтра» писатель поет гимн «новому», «завтрашнему человеку», который должен победить в себе «ветхого», «дикого», «обросшего клыками и шерстью» [93, 345], старого человека. При этом Е. И. Замятин обращается к библейской образности и вспоминает эпизод из Евангелия от Матфея, в котором фарисеи, желая упрекнуть Иисуса, совершавшего добрые дела в священную для иудеев субботу, негодуют по поводу ответа Спасителя: «Сын Человеческий есть господин и субботы» (Мф. 12, 8). В мире фарисеев всех мастей и оттенков, констатирует Е. И. Замятин, «человек забыт – ради субботы; мы хотим напомнить другое: суббота для человека» [93, 344]. А значит, человек есть высшая ценность, ибо сам Христос совершал исцеления страждущих, творил милосердие, невзирая на субботний день покоя (любовь к людям, как человеческое сердце, не знает «покоя», потому что покой равносилен смерти). Однако современный мир, в сущности, так и не усвоил Новый Завет Христа. И «нельзя больше молчать», убежден писатель, пришло «время крикнуть» на всю вселенную: «человек человеку – брат» [93, 345].

Но, к сожалению, это будет всего лишь крик вопиющего в пустыне. Прагматичное человечество, казалось, уже безвозвратно утратило самозабвенную веру в «живого Бога» и уподобилось апостолу-скептику Фоме, требующему «позитивных» доказательств истинности нравственно-этического учения Христа. Образ Фомы возникает в публицистике Е. И. Замятина неоднократно и всегда ассоциируется с духовной ограниченностью, «бескрылостью», рационалистической замкнутостью и творческой несостоятельностью. «Нам известно, что Фома из всех 12 апостолов только один – не был художник, – отмечал Е. И. Замятин в статье «О синтетизме», – только один не умел видеть ничего другого, кроме того что можно ощущать» [93, 381]. Такое сенсуально-эмпирическое познание действительности, претендующее на окончательное открытие истины, на самом деле – интеллектуальная иллюзия, поскольку подлинный «мир, вещь в себе, реальность – вовсе не то, что видят Фомы» [93, 381]. А Фомы просто не в состоянии разглядеть душу человеческую и разгадать тайны духа, они лишь готовы вложить свои персты в раны Христа, чтобы поверить в Его плотское воскрешение. Но, по словам самого Господа, «блаженны невидевшие и уверовавшие» (Ин. 20, 29). Вся же беда «просвещенного», «передового» человечества, превозносящего свое рационалистически-материалистическое мировоззрение, заключается в отсутствии веры вообще и религиозной – в частности.

Констатируя духовное оскудение современного человека (неважно – «цивилизованного» европейца или советского «варвара»), Е. И. Замятин в своих публицистических работах прямо выражает свои нравственно-этические принципы и ценностные приоритеты, укорененные в глубине христианской традиции и отвергаемые «позитивной» моралью, и при этом неизменно обращается к библейской образности. Она становится неким универсальным «кодом», к которому прибегает писатель, чтобы осмыслить социально-политические, культурно-эстетические и религиозно-философские проблемы «сегодняшнего» времени с точки зрения вечности.

Вопросы и задания

1. Каковы истоки и источники мировоззрения Е. И. Замятина? Какое место в «научной картине мира» писателя занимает религиозно-философский компонент? На чем базируется «универсалистский миф о мире» Е. И. Замятина?

2. Какие мифологемы, восходящие к Библии, встречаются в публицистике и художественной прозе Е. И. Замятина?

3. Как Е. И. Замятин осуждает догматизм в миропознании и что он ему противопоставляет?

4. Как проецирует