— Ну не такое уж оно и давнее, Анатолий Адамович, — возразила Алла. — Всего несколько месяцев прошло! И не забывайте, что в той аварии погибли люди.

— И виновник ДТП, — кивнул следователь. — Ему, можно сказать, повезло: если бы он остался жив, впаяли бы ему по полной, а так… Можно сказать, дешево отделался!

Несмотря на годы работы в органах следствия, Алла так и не научилась цинизму, распространенному среди коллег, поэтому шутки следователя в отношении погибшего человека показались ей несколько нездоровыми. Однако она не собиралась пенять ему за это: в конце концов, ей требуется информация, и делать врага из человека, от которого тебе что-то нужно, по меньшей мере неразумно!

— Он сбил двух молоденьких девчонок, потому что перебрал бухла на вечеринке, — продолжал Ларионов. — Разбирать там было нечего: две жертвы, убийца мертв — вот и весь сказ!

— Вы допрашивали пассажиров?

— Конечно. Они были еще пьянее, чем водитель, и мало что могли рассказать: во время столкновения оба спали и проснулись от удара. Удивительно, что они почти не пострадали, ведь ломануло их мощно!

— Другого автомобиля на дороге не было?

— Был автомобиль, но водитель скрылся с места ДТП.

— Вы увидели другую машину на видеокамерах?

— Не нашли ни одной, — покачал головой следователь. — По тормозному пути определили, что был другой автомобиль, и, видимо, Абрамов уходил от столкновения, потому и врезался в столб.

— Вы нашли второго водителя?

— Нет. В сущности, этого не требовалось, ведь его вины в аварии не было! Абрамов был пьян, вел машину неровно и не следил за дорогой. Девчонкам не повезло оказаться не в том месте и не в то время!

— Что они делали там так поздно? — поинтересовалась Алла. — Вдвоем, на безлюдной дороге, где даже камер нет?

— Возвращались с тренировки.

— С тренировки?

— Родители рассказали, что они были членами юношеской команды по синхронному плаванию. Вроде бы подавали олимпийские надежды… Да кто ж теперь разберет!

— Но…

— Девочек развозил автобус, если тренировка заканчивалась поздно. Но в тот вечер транспорт сломался, не доехав до места. Потерпевшие могли подождать приезда эвакуатора, но решили добираться своим ходом. Вот так все и вышло.

— Анатолий Адамович, я бы хотела посмотреть дело.

— Зачем? Все же очевидно!

— Так когда я могу это сделать?

* * *

Машина, перегородившая Мономаху въезд на стоянку больницы, принадлежала Муратову. Его громадного черного монстра невозможно спутать ни с каким другим! Если правдой является то, что размером авто мужчина компенсирует отсутствие уверенности в себе, то к главному это не относилось: он был и самоуверен до крайности, и обожал громоздкие предметы — антикварную мебель из натурального дерева, массивные перстни и огромные тачки. Мономах не торопился выходить, дожидаясь, пока это сделает Муратов. С тех пор, как в больнице работала комиссия из Комитета по здравоохранению, Мономах постоянно чувствовал полный ненависти взгляд, устремленный ему в спину. Этот взгляд принадлежал Муратову, и он преследовал его даже в те моменты, когда главный находится вне пределов видимости.

Наконец Муратов решил выйти из машины. Тогда и Мономах распахнул дверцу, вылезая наружу: разговаривать с начальником из недр собственного транспортного средства — большое искушение, но Мономах решил, что не стоит перегибать палку. Лицо Муратова, и без того обыкновенно красное, пылало.

— Ну что, добился своего? — процедил он сквозь плотно сжатые зубы.

— Доброе утро, — вместо ответа поздоровался Мономах, чем едва не вызвал у главного апоплексический удар. И добавил: — Чего я добился, можно узнать?

Главврач открыл рот, словно бы намереваясь едко ответить, но закрыл его, так и не вымолвив ни слова. Желваки на его широкой физиономии ходили ходуном, и слюна собиралась в уголках рта, тонущего в складках жира, а потому напоминавшего тонкую ниточку.

— Я вернусь! — выдавил из себя, наконец, Муратов. — А вот ты… Ты вылетишь отсюда, и никакие высокие покровители не сумеют тебя спасти!

С этими словами он развернулся, едва не сев на шпагат на обледенелом асфальте, восстановил равновесие и, подойдя к своему черному чудовищу, плюхнулся на сиденье. Хлопнула дверца, и Муратов, вывернув до отказа руль, сдвинул авто с пути Мономаха. Тот, недоумевая, смотрел главному вслед, пока тот не выехал со стоянки. Подняв голову, он заметил, что охранник на своей вышке, перевесившись через перила, смотрит прямо на него. Захлопнув дверцу, Мономах медленно поехал к своему обычному месту парковки.

В фойе его удивила непривычная суета. Больные двигались как обычно — хаотично и медленно, зато персонал перебегал с места на место, словно под обстрелом, опустив глаза в пол. Что, собственно, происходит?!

Первой, кто встретился ему в отделении, оказалась Татьяна Лагутина, ненавидящая всех и вся медсестра. Татьяна похожа на длинную палку от швабры — такая же тощая и абсолютно без форм, — но при этом она высочайшего мнения о собственной персоне. Ей кажется, что все мужчины ее хотят и не показывают этого лишь потому, что боятся, что их обвинят в преследовании. Тем не менее поклонников у Татьяны хватает, хотя ни один надолго не задерживается — видимо, дрянная натура Лагутиной быстро дает о себе знать и она, как скорпион из притчи, не может с ней совладать, пусть даже это зачастую не идет ей на пользу. Была бы воля Мономаха, он давно избавился бы от медсестры, которая считает уход за больными ниже своего достоинства. К несчастью, ситуация со средним медперсоналом в отделениях критическая, и он не может вот так запросто уволить Лагутину, не найдя ей замены (все-таки иногда, получив животворящий пинок, она выполняет кое-какие из своих должностных обязанностей). Сейчас, едва не столкнувшись с начальником, Татьяна устремила на него свой рыбий, до невероятности невыразительный взгляд и выпалила, даже не соизволив поздороваться или обратиться к Мономаху по имени-отчеству:

— Слышали новость?

— Новость? — переспросил он.

— Муратова сняли!

Взгляд Татьяны сверкал торжеством, и Мономах не мог понять, отчего: за время работы здесь — а это без малого лет семь — она вряд ли сталкивалась лицом к лицу с главным более двух-трех раз! Видимо, констатировал он про себя, причина Татьяниного восторга в том, что она стала первой, кто сообщил ему свежую сплетню. Ей все равно, что и с кем произошло, — главное, чтобы именно она стала источником новостей: это делало ее более значительной и интересной, ведь ни красотой, ни приятностью в общении медсестра похвастаться не могла! Однако Мономах не собирался доставлять ей удовольствие расспросами. Он сделал вид, что его это совершенно не волнует, и, обойдя Лагутину, словно она была всего лишь кочкой на его пути, проследовал в свой кабинет. Если бы Мономах обернулся, то увидел бы, какое разочарование написано на лице Татьяны, и получил массу удовольствия.