То, что мужчина, которого я полгода считала своим мужем,теперь называет меня не иначе как тварью, наводило меня на невеселые мысли. Ястала наблюдать за ним, очень осторожно, чтобы он не заметил, что я пришла всебя. Конечно, это Андрей, если у того не было брата-близнеца, разумеется. Ивсе-таки человек, который в двух метрах от меня пил мартини, совершенно непоходил на моего мужа, по крайней мере я никогда не видела у Андрея такоговыражения лица, а главное — глаз. Глаза, которые пристально следили за мной,были глазами зверя, и я сразу поняла: из всех, кто находился сейчас в комнате,он мой самый опасный враг.

Комната была без окон (должно быть, помня мою страстьпокидать помещение через окно, Андрей, то есть Стас, её и выбрал), почти пуста,не считая нескольких кресел, небольшого дивана и металлического стула, ккоторому я была привязана в настоящий момент, щиколотки к ножкам стула, рукискованы за его спинкой. Что находится сзади, я видеть не могла, но там точнобыл один из парней, я слышала, как он ходит, что-то переставляет.

В поле моего зрения появился столик на колесах, краем глазая увидела шприцы, ампулы на марлевой салфетке.

— Все готово, — сказал мужской голос, в памятичто-то вспыхнуло мгновенным узнаванием, это уже было когда-то: яркий свет, этотстолик, настойчивый голос… Стас отставил стакан в сторону, резко поднялся ишагнул ко мне.

— Открой глаза, — сказал он.

Я открыла и подняла голову, его лицо было совсем рядом, исомнения окончательно меня покинули: человек напротив мой муж, Андрей Шульгин.

— Так-то лучше, — сказал он.

— Кто ты? — спросила я, язык был слишком большим иедва помещался во рту, слова давались мне с трудом.

— Я? — Он усмехнулся. — Какая разница.Главное, чтобы ты поняла: забудь о своих фокусах и подумай о том, как спастисвою шкуру.

— Звучит многообещающе. Ты мой муж? — Онзасмеялся:

— По-твоему, я спятил? Нет, слава богу, я тебе чужойдядя. Но если ты хочешь узнать, жил ли я рядом с тобой эти полгода — то да,было дело…

— Я не верю, — покачала я головой.

— В каком смысле? А-а… кажется, понял. Да, любить тебябыло нелегко, это все равно что ложиться с гремучей змеей, но я справился.Ставки, знаешь ли, высоки.

— Расскажи мне о ставках, — попросила я, а онразозлился:

— Кончай валять дурака. Я уже все объяснил: тебе ничегоне светит. Либо ты расскажешь, где они, либо сдохнешь, причем подыхать будешьдолго и очень мучительно, об этом я позабочусь.

— Если ты в самом деле жил со мной, то должен знать: яничего не помню после этого выстрела в голову.

Он неожиданно засмеялся, Эдик, поднявшись с кресла, шагнулко мне.

— Что я говорил? — повернулся к нему Стас. —Она все помнит.

— Я ничего не помню, — устало повторила я.

— Серьезно? А откуда ты знаешь про этот выстрел? Тывроде бы попала в аварию?

— Я ходила к врачу, ты же знаешь. Он смотрел мой снимоки сказал, что ни о какой аварии не может быть и речи, это пулевое ранение.

— Точно, деточка. Только с какой стати я должен тебеверить? Врач, который штопал тебе дыру в башке, говорил, что скорее всего ты несможешь двигаться, до конца дней своих останешься парализованной, и все такое,а ты очень резво заскакала. Может, ты просто дурака валяешь? Ты зачем-то пошлав больницу, без конца меня выспрашивала, это ведь неспроста.

— Я пыталась что-нибудь вспомнить…

— Мы тебе поможем, не волнуйся.

— Пошел к черту, — сказала я, а он меня ударил.Ударил не особенно сильно, но я почувствовала страшную боль, потому что зналанаверняка: единственный человек, который был мне дорог, действительно мой враг.

— Еще раз ударишь, — вздохнула я, — не скажуни слова. — Он замахнулся, но Эдик перехватил его руку.

— Успокойся, черт тебя возьми. Мы не для этого ждалигод…

— Год, — передразнил Стас. — Тебе легкоговорить, а у меня он шел за десять, мне молоко надо было давать за вредность.

— Говорить при нем не буду, — заявила я, —пусть проваливает.

— Говорить ты будешь, — хмыкнул Стас, устраиваясьв своем кресле. — Нет такого человека, который в определенных условиях незаговорил бы. Тебе уже сделали предложение: ты говоришь, где они, и возможно…Возможно, у тебя будет шанс остаться в живых. Хорошо тебя зная, уверен: ты этимшансом сумеешь воспользоваться.

Я повернулась к Эдику:

— Что бы ни болтал этот придурок, реальность выглядиттак: я абсолютно ничего не знаю ни о себе, ни о своей прежней жизни. Все, что язнаю о событиях полугодичной давности, я знаю от него. Если вы хотите, чтобы яотвечала на ваши вопросы, вам придется кое-что мне объяснить.

Они переглянулись.

— Объясни ей, — с издевкой сказал Стас и противнозасмеялся.

— Хорошо. — Эдик был очень спокоен и навернякагордился своей выдержкой. — Что ты хочешь узнать?

— Все, — ответила я. — Кто я, что делалараньше, кто вы и что вам от меня надо.

— Ах вот даже как… Что ж, начнем. Как тебя зовут вдействительности, понятия не имею. Сама ты называла себя Ксенией, фамилийнаберется дюжина, но скорее всего все они чистая липа. Твой отец вроде быучился в Москве, что похоже на правду, сам то ли алжирец, то ли палестинец, толи ещё какая-то мразь. Твоя мамаша обожала цветных, и в результате на светпоявилась ты. Папа вскоре отбыл из страны, а мама, наверное, решила, что ты длянеё обуза, и сплавила тебя к бабушке, куда-то в тьму-таракань, где ты и жилалет до восьми. — Он говорил, насмешливо ухмыляясь, а я слушала, чувствуястранное волнение, и понимала, что он говорит правду. Перед глазами мелькаликакие-то картины: дом в деревне, колокольня, чей-то голос звал «Ксюша», но всемелькало так быстро и словно в тумане, я не успевала разглядеть, уловить суть…— То ли твоя мать умерла, то ли бабка скончалась, то ли папаша ни с того ни ссего проявил родственные чувства, но одно несомненно: примерно в возрастевосьми лет он забрал тебя к себе, и ты выросла хорошей девочкой, вполнедостойной своего родителя.

— Кто был мой отец?