Но пока что преступник никак не реагировал на эту методу.

Я вышел из ванной. Кругом не было ни души. Я двинулся покоридору – слева от меня была столовая, справа – спальня Бренды и ванная, гдевозилась горничная. Дверь в столовую была закрыта. Из задней комнаты слышалсяголос Эдит де Хевиленд – она пыталась дозвониться до пресловутого торговцарыбой.

Я поднялся по витой лестнице на второй этаж. Здесь, я знал,находились спальня и гостиная Эдит, еще две ванные и комната Лоуренса Брауна,за ней снова лестница – короткий марш вниз, в большую комнату над помещением дляприслуги. Эта комната была приспособлена под класс для занятий. Я остановилсяперед закрытой дверью, из-за которой доносился слегка повышенный голос ЛоуренсаБрауна.

Привычка Жозефины подслушивать была, должно быть,заразительна – я беззастенчиво прислонился к дверному косяку и стал слушать.

Шел урок истории, тема – Франция времен Директории. Чемдальше я слушал, тем сильнее меня охватывало удивление. К большому моемуизумлению, Лоуренс Браун оказался великолепным учителем.

Не знаю даже, почему это меня так поразило. В конце концов,Аристид Леонидис славился своим умением подбирать людей. Лоуренс Браун,несмотря на свою серенькую внешность, был наделен даром будить энтузиазм ивоображение своих учеников. Трагедия Термидора, декрет, ставящий вне законасторонников Робеспьера, блестящий Баррас, хитрый Фуше и, наконец, Наполеон,полуголодный молодой лейтенант артиллерии, – все это оживало и становилосьреальным в его изложении.

Вдруг Лоуренс остановился и стал задавать вопросы Юстасу иЖозефине. Он предложил им поставить себя на место сначала одних, а потом другихучастников драмы. И если ему мало что удалось извлечь из Жозефины, гундосившей,будто у нее насморк, Юстас не мог не вызвать удивления. Куда девалась егомрачная сдержанность? В ответах чувствовались ум, сообразительность, а такжетонкое чутье истории, несомненно унаследованное от отца.

Затем я услышал звук резко отодвигаемых стульев. Я поднялсяна несколько ступенек и сделал вид, что спускаюсь. И тут же дверь распахнулась,и появились Юстас и Жозефина.

– Хелло! – приветствовал я их.

Юстас с удивлением поглядел на меня. Он вежливо спросил:

– Вам что-нибудь надо?

Жозефина, не проявив ни малейшего интереса к моей особе,прошмыгнула мимо.

– Мне просто хотелось взглянуть на вашу классную комнату, –соврал я не слишком убедительно.

– Вы ее, кажется, уже видели на днях? Ничего особенного,типичная комната для маленьких детей. Она и была детская. До сих пор игрушкиповсюду.

Юстас придержал дверь, пока я входил.

Лоуренс Браун стоял у стола, он поглядел на меня, покраснели, пробормотав что-то невнятное в ответ на мое приветствие, поспешил изкомнаты.

– Вы напугали его, – сказал Юстас. – Он очень пугливый.

– Тебе он нравится?

– В общем, да. Жуткий осел, правда.

– Он неплохой учитель?

– Да. В сущности говоря, даже очень интересный. Знает массувсего, учит смотреть на вещи по-новому. Я, например, не знал раньше, что ГенрихВосьмой писал стихи. Анне Болейн, естественно. Весьма недурно написано.

Мы еще немного поговорили о таких высоких материях, как«Старый моряк».[8] Чосер,[9] политическая подоплека крестовых походов,средневековый взгляд на жизнь и такой поразивший Юстаса факт, как запретОливера Кромвеля на празднование Рождества. За высокомерием и частымипроявлениями скверного характера, я почувствовал, скрывались хорошиеспособности и любознательность. Я очень скоро понял источник его вечно дурногонастроения. Болезнь для него была не просто тяжелым испытанием, она сталапрепятствием, рушившим его надежды как раз в тот период, когда он началполучать удовольствие от жизни.

– Я в следующем семестре был бы уже в одиннадцатом классе иносил эмблему школы. А теперь вот вынужден торчать дома и учиться вместе с этойдрянной девчонкой. Ведь Жозефине всего-то двенадцать.

– Но у вас ведь разная программа обучения?

– Это-то да. Она, конечно, не занимается серьезнойматематикой или, например, латынью. Но что хорошего, когда у тебя один и тот жеучитель с девчонкой?

Я попытался пролить бальзам на его оскорбленное мужскоедостоинство и сказал, что Жозефина вполне смышленое существо для ее возраста.

– Вы так считаете? А мне кажется, она ужасно пустая.Помешана на этой детективной ерундистике. Повсюду сует свой нос, а потом что-тозаписывает в черной книжечке – хочет показать, будто узнала нечто очень важное.Просто глупая девчонка и больше ничего, – снисходительно заключил Юстас. –Девчонки вообще не могут быть сыщиками. Я говорил ей об этом. Я считаю, чтомама совершенно права – чем скорее Джо выкатится в Швейцарию, тем лучше.

– И ты не будешь скучать без нее?

– Скучать без двенадцатилетней девчонки? – Юстас смерил менявысокомерным взглядом. – Нет, естественно. Но вообще этот дом у меня сидит впеченках. Мама только и делает, что носится в Лондон и обратно, заставляетпослушных драматургов переписывать для нее пьесы и поднимает шум из-за каждогопустяка. А папа как запрется со своими книгами, так иногда даже не слышит,когда с ним заговоришь. Уж не знаю, почему мне достались такие странныеродители. А возьмите дядю Роджера… Он всегда такой сердечный, что оторопьберет. Вот тетя Клеменси вполне ничего, она, по крайней мере, не пристает, хотямне иногда кажется, что она немного того. Тетя Эдит тоже ничего, но она ужестарая. Стало чуть повеселее с тех пор, как София приехала, но она тоже бываетзлющая-презлющая. У нас очень странный дом, вы не находите? Уж одно то, чтожена твоего деда годится тебе в тети или даже в сестры… Чувствуешь себя жуткимослом!

Я мог понять его чувства. Я вспоминал, хотя и очень смутно,свою сверхуязвимость в возрасте Юстаса, свой страх показаться не таким, каквсе, страх, что близкие мне люди в чем-то отклоняются от общепринятогостандарта.

– Ну а что дед? – спросил я. – Ты его любил?

Загадочное выражение промелькнуло на лице Юстаса.

– Дед был определенно антисоциален, – сказал он.

– В каком смысле?

– Ни о чем, кроме как о выгодных сделках, он думать не мог.Лоуренс говорит, что это в основе своей плохо. Он был большой индивидуалист. Ивсе это неизбежно должно уйти как социальное явление, вам не кажется?