они проповедовали, взгляду со стороны представлялись туманными и запутанными, возглавляли их нередко люди с сомнительной репутацией и замечательно тонким политическим нюхом, позволявшим им держаться под сенью принципа политкорректности, имея иммунитет против критики. Ведь никто не волен оспаривать право человека проповедовать свою собственную доктрину спасения и попутно извлекать нешуточные суммы из карманов своих почитателей только на том основании, что он (речь, как правило, шла о мужчинах) еще несколько лет назад продавал подержанные машины и не имеет теологического или философского образования. Вот так идеология политкорректности привела к извращенному союзу крайне левых и крайне правых. Первые критиковали академических и культурных мэтров за то, что те подавляют этнические, культурные, расовые или сексуальные меньшинства и выдвигают западные формы жизни в ущерб всем другим. Вторые отвергали любые требования о разумном обосновании фактических утверждений, заявляя, что никто не имеет права критиковать их верования, да и вообще – подобные требования доказательств суть лишь выражение либеральной гегемонии тех духовно оскудевших псевдоэлит, которые контролируют главные университеты Восточного побережья.

Разумеется, в это время раздавались и другие голоса. Большинство ученых, в том числе в области социальных и гуманитарных наук, никогда не впадали в релятивистское умонастроение политкорректности. Однако трезвость тех, кто упорно продолжал взятый на себя непрестанный труд рационального обоснования фактологических утверждений и теорий, отнюдь не облегчала задачу мыслить, верить и говорить, не поддаваясь сексапильности новой свободы, сулившей наслаждение и удовлетворенность. Дух времени был исполнен эгалитарности и популизма, а требования интеллектуальной или художественной доброкачественности расценивались как симптом традиционного элитизма. Мы и сегодня по-прежнему во многих отношениях настроены против элит, и это имеет далеко идущие последствия.

ОТВЕТСТВЕННОЕ СУЖДЕНИЕ: МЕДИЦИНСКИЙ ТЕСТ

Эгалитаристская установка, обрушившая все авторитеты и уравнявшая по значимости мнения всех людей без различия, имела серьезные последствия: похоже, что сегодня даже в высокоразвитых западных странах большинство граждан уже не имеют достаточных интеллектуальных средств, чтобы составить собственное мнение по важным вопросам (или, аккуратнее, они этими средствами не пользуются). Несколько лет назад американская писательница Сьюзен Джейкоби в своей книге «Век американского безумия» собрала устрашающее количество свидетельств этого положения[133]. Джейкоби провела исследование, по результатам которого 70% граждан США в 2003 году не смогли найти Ирак на карте мира. Еще более удручающим стало открытие, что примерно столько же опрошенных придерживаются мнения, что конкретные знания об Ираке совсем необязательны, чтобы составить мнение о том, что должно произойти в этой стране. Так на чем же еще могут быть основаны наши политические оценки? Дискуссии на эту тему не проясняют дела. Многие политики и комментаторы правых СМИ, таких как, скажем, Fox News, утверждали, что подлинные американцы несут в себе глубоко усвоенные ценности, которые могут служить не менее прочной основой для политических суждений, чем предметная компетентность и научные выводы. Но особое недоумение вызывало то, что подобные представления задавали тон не только в публичной среде Америки, но и в администрации Джорджа У. Буша. Это подтверждается детальными описаниями того, как принималось решение о вторжении в Ирак. Одно из таких свидетельств принадлежит журналисту Бобу Вудворду, тогдашнему сотруднику Белого дома (лично подтвердившему мне его аутентичность)[134]. Да и сам Буш продемонстрировал свою глубоко укорененную веру – решение типа «Let’s do this» было принято на основе моральной уверенности. Последствия такой его неосведомленности в сложнейших этнических и религиозных проблемах Ирака мы наблюдаем до сих пор: прогноз о том, что падение Саддама Хусейна вызовет своего рода эффект домино и приведет к демократизации Ближнего Востока, оказался сверхнаивным[135]. Произошло как раз обратное: Ирак, который до 2001 года не имел никаких дел с Аль-Каидой, сегодня является оплотом джихадистских группировок.

Склонность следовать внутренним убеждениям, а не строго обоснованным доводам глубоко иррациональна. В конце концов, посылка американских войск в Ирак – это вопрос жизни и смерти, и разве долг любого политика не состоит в том, чтобы со всей ответственностью тщательно и обоснованно взвешивать подобные решения? Чтобы точнее уяснить, как и какие аргументы следует учитывать при выработке плана действий, я хотел бы ввести в оборот очень простой принцип «медицинского теста». Представим себе, что тяжело заболел кто-то из очень близких нам людей; чего в этом случае мы ожидаем от лечащего врача? Что вы скажете, если врач выберет тот или иной метод лечения рака желудка, руководствуясь своей верой, а не результатами специальных клинических исследований? Как вы это воспримете? Лично я уверен, что даже американские правые, отрицающие факт глобального изменения климата, хотя 97% мировых экспертов его признают[136], заявят о халатном и пренебрежительном отношении такого врача к своим профессиональным обязанностям. Другая сфера, где, как правило, люди не согласны терпеть никакого релятивизма; это деньги. Допустим, что директор банка, где лежат ваши деньги, в один прекрасный день объявит вам, что состояние вашего счета определено его внутренним убеждением, а не точным учетом приходно-расходной документации, – подозреваю (да и знаю по опыту), что даже самый бедный человек такого не стерпит и немедленно заявит об этом в полицию. В контексте того, что мы назвали цивилизованным презрением, принцип медицинского теста означает, что люди морально обязаны подходить к решению ключевых вопросов политики, права или сосуществования разных культур с теми же эпистемологическими мерками, что используются в медицине и финансовой сфере. Те, кто этого не соблюдает, фактически исповедуют двойную мораль и подлежат критике с позиций цивилизованного презрения.

Таким образом, культура цивилизованного презрения основана на интеллектуальной самодисциплине, которая обязывает собирать и тщательно взвешивать информацию, а также на готовности твердо и последовательно придерживаться этой дисциплины. И в этом, собственно говоря, состоит принцип ответственного суждения. Цивилизованное презрение уместно по отношению к тем, кто уклоняется от этих требований, полагая более комфортным для себя принять ту фактологическую версию, которая лучше приспособлена к их эмоциональным и мировоззренческим предпочтениям, хотя бы даже очевидны были признаки того, что эта версия неадекватна. Тенденция к когнитивному искажению прослеживается во всех политических лагерях. Так, в специфическом случае американской политики враждебность правых к интеллектуальным элитам объясняется очень просто: демографические исследования ясно показывают, что среди ученых разных специальностей, но прежде всего среди естественников, специалистов по общественным наукам и гуманитариев, значительный численный перевес – на стороне либерального лагеря[137]. С социологической точки зрения это связано с тем, что тематические рамки научного исследования, как правило, имеют глобальный масштаб и потому сами ученые в основном бывают настроены универсалистски, ведь получаемые ими результаты претендуют на общезначимость. Мысль о том, что якобы существует немецкая, американская или еврейская наука, бытовала в фашистских режимах, например в Третьем рейхе; также и в сталинскую эпоху в Советском Союзе господствовал тезис о различии социалистического и буржуазного искусства. В наше время подобные взгляды выглядят абсолютно неприемлемо, они расценивались бы как недопустимое вмешательство в область, где политическим аргументам места нет (правда, при полном осознании того факта, что стопроцентный политический нейтралитет как регулятивный идеал недостижим).

Как бы то ни было, универсалистский характер исследовательской работы порождает склонность американских правых приписывать ученым принципиальную враждебность к их, правых, позициям. Это привело к тому, что – главным образом во второй половине ХХ века – стали плодиться исследовательские центры консервативного