так и у других случаи, когда источником того или другого мнения или оценки является ресентимент. Искажение и самообман могут иметь здесь плохие последствия. Когда происходит подобный подрыв авторитета, вступает в силу эпистемологически основной принцип цивилизованного презрения: коль скоро, когда речь заходит о твоем здоровье, деньгах или о твоем доме, ты готов считаться с авторитетом врача, банкира или инженера, то неправильно с твоей стороны будет отрицать такого же рода компетенции в рамках общественной дискуссии лишь на том основании, что иначе ты не сможешь на равных принять участие в обсуждении проблемы. В такой ситуации каждый из нас может оказаться в любой момент. Особенно ярко такое проявляется, когда сами основы личного мировоззрения человека вступают в конфликт с консолидированными данными науки. Такого рода мировоззрения могут формироваться под влиянием многих факторов, однако собранные данные не оставляют сомнений: согласно глобальным научным исследованиям последних лет, более 80% населения планеты считают себя принадлежащими какой-либо религии[158], и мы обязаны считаться с тем фактом, что большинство жителей Земли выводят свои убеждения из веры, которая часто входит в противоречие с принципом ответственного суждения.

РЕЛИГИЯ И ЦИВИЛИЗОВАННОЕ ПРЕЗРЕНИЕ

Любое современное общество должно считаться с тем, что религии навсегда останутся важнейшей составляющей социальной жизни. Как сказал Юрген Хабермас, мы живем в постсекулярную эпоху. В религиозном контексте, как ни в каком другом, политическая корректность выглядит совершенно необходимой: о вере не спорят. И разве не разумно было бы принять основания политкорректности, согласно которым мы обязаны уважать веру других людей? Не здесь ли идея цивилизованного презрения обнаруживает свою основную слабость? Как она может помочь мирному сосуществованию людей в обществе? Разве, попросту говоря, она не ведет к обострению конфликтов между разными религиями? Между религиями и либеральными структурами общества? Думаю, что дело обстоит ровно наоборот: принцип цивилизованного презрения помогает нам четче выделить и зафиксировать спорные пункты в противостоянии различных конфессий и секулярного либерализма. Я твердо убежден, что предложенный здесь инструментарий позволяет точнее установить, в каких именно случаях религиозная позиция заслуживает цивилизованного презрения: когда она не выдерживает медицинского теста. Разумеется, религия, как и любой другой тип мировоззрения, имеет право занять собственную позицию по разным социальным вопросам. Но – особенно когда речь идет о благе человека и тем более о его жизни и смерти – это не снимает с нее обязанности формировать ответственное суждение.

Как только возникает тема религии, принцип толерантности упирается, похоже, в свои границы. Снова и снова во весь рост встает вопрос: можно ли мириться с религиозными практиками, которые не разделяют главных ценностей Просвещения (таких, например, как равенство всех людей перед законом)? Но, как было показано выше, здесь сказывается принципиально ложное понимание принципа толерантности: просветители никогда не утверждали, что мы будто бы обязаны уважать те религиозные догматы, которые мы на доказанном основании считаем иррациональными, аморальными или даже бесчеловечными. Принцип толерантности предполагает, что ни одна церковная, религиозная или государственная инстанция не имеет права насильно обращать человека в свою веру, а каждому человеку должна быть дана возможность прожить свою жизнь согласно собственным представлениям. Один из аргументов, обосновывающих принцип толерантности, сводится к тому, что религиозные догматы не имеют эмпирического или логического основания и потому было бы аморальным принуждать человека к тому, в чем его нельзя рационально убедить. Здесь мы сталкиваемся с противоречием между принципом Просвещения, согласно которому нет такого авторитета, которому позволено быть выше критики, и авраамическими религиями, рассмотрением которых я здесь ограничиваюсь по двум причинам: во-первых, потому что для рассуждения о других религиях мне не хватает знаний, к тому же из бесед с социологами религии я заключил, что само понятие «религия» несет на себе столь явный отпечаток противоречивых взаимодействий иудаизма, ислама и христианства, что, скажем, некоторые азиатские конфессии под него не подпадают. Вторая причина состоит в том, что вопросы, которые нас здесь занимают, касаются прежде всего конфликтных отношений авраамических религий между собой и с государством, и поэтому это ограничение не ослабит убедительной силы наших доводов в плане диагностики нашего времени. Обозначение «авраамическая религия» (относительно новое) восходит к личности Авраама (в исламе – Ибрахим), который играет существенную роль во всех трех религиях. Тем самым все они определены мифом, отражающим центральный аспект авраамического монотеизма: жертвоприношением Исаака (или, как в исламе, – неназванного сына). Этот сюжет, как известно, сводится к тому, что Бог потребовал от Авраама заколоть его возлюбленного сына, и тот беспрекословно отправляется в путь к месту жертвоприношения – горе Мориа, как она названа в Ветхом Завете. Добравшись до этой горы на третий день пути, Авраам велит воздвигнуть алтарь, чтобы на нем принести в жертву своего сына, которому он ничего не говорит о своем намерении. И лишь в последний момент ангел останавливает руку Авраама с ножом – вместо сына в жертву был принесен овен. Трудно найти миф, который больше противоречил бы этике Просвещения. Начать с того, что Авраам ни о чем не спросил, ни на что не возразил и даже не задумался, уж не был ли голос свыше галлюцинацией. Он не подверг услышанный приказ никакому сомнению, ни на секунду не усомнившись, что слышал именно слово Бога, которому нужно немедленно повиноваться. Я, конечно, прекрасно понимаю, что мой последний тезис представляет собой анахронизм: во времена, когда возникло это повествование и когда оно было записано, критическое умонастроение не имело никакой цены, напротив, в племенных культурах безоговорочное подчинение вере отцов считалось высшей добродетелью. Но теперь мы подходим к моменту, когда нам придется проявить неполиткорректность. То, что в VIII или VII веке до н.э., когда это повествование, видимо, возникло, или в V веке до н.э., когда оно письменно зафиксировано[159], было еще вполне приемлемо, то в XXI веке выглядит в высшей степени сомнительно.

Почти три тысячелетия назад не было никакого смысла толковать о разделении веры и знания. Для племен, этносов и наций религия играла роль идентификатора; функциональной дифференциации территорий посредством правовых, научных или политических параметров тогда еще не существовало. Это положение радикально изменилось главным образом за последние четыре столетия. В большинстве государств судебная система постепенно освободилась от религиозных институций. Современная наука базируется на предпосылке о существовании рационально постижимых и универсально значимых законов природы. Ее объяснительная сила достигла такого высокого уровня, с которым никакая прежняя мировоззренческая система не идет ни в какое сравнение, не говоря уже о возможностях контроля над природными явлениями, полученных благодаря технологическому прогрессу, начавшемуся в XVII веке. Все это было бы абсолютно невозможно, если бы не действенность принципа, согласно которому ни одна теория, ни одно фактическое утверждение не могут быть выведены из поля критики. Понятие непререкаемого авторитета, не нуждающегося в рациональном обосновании, отпало с приходом Просвещения, тогда как для авраамических религий оно является центральным. Лейтмотивом Ветхого Завета было сопротивление народа Израиля требованию беспрекословного повиновения Божьему слову, весомость которого обеспечивалась преданием, повествованием об откровениях и чудесах,