— Извините, — сказал Дронго. — Я не хотел вас обидеть.

— Вы не обидели. Вы просто заставили меня вспомнить главнуютрагедию моей жизни. Я так хотела родить мальчика! И у меня ничего неполучилось. Может, моя дочь подарит мне внука. Как вы думаете?

— Может быть, — хмуро согласился Дронго. Протянув руку ондотронулся до ее руки.

— Вы красивая женщина, — сказал он печально.

— Это вы говорите, чтобы меня успокоить? — спросила она,взглянув на него.

— Нет. Вы действительно красивая женщина.

— Думаете, что я еще могу нравиться мужчинам?

Она попыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали.

— Безусловно. Я думаю, вы сами знаете, что нравитесьмужчинам.

— Не нужно мне льстить. Сначала наговорили гадостей, атеперь подлизываетесь, — она медленно вытащила руку из-под его ладони. — Ладно,я лучше пойду в эту комнату отдыха и приведу себя в порядок. Кажется, там естьтуалет. У меня сейчас глаза потекут из-за вас.

Она поднялась, взяла свою сумочку, а потом взглянула наДронго:

— Странно, вы ведь тоже не ангел. Умеете причинять боль.Сама не понимаю, почему я вам все рассказала. Я об этом не говорила никому,даже матери. Как это вам удалось?

И не дожидаясь ответа, она пошла в комнату отдыха. Ей нехотелось появляться в приемной, где ее могли увидеть в подобном состоянии,понял Дронго. Он взглянул на бутылку коньяка. И неожиданно для себя налил внушительнуюпорцию. Медленно выпил.

«Я не ангел, — подумал Дронго, — она абсолютно права. Терзаюженщину только для того, чтобы добыть информацию. Сначала я испортил настроениеХалуповичу, заставив его признаться в интимной связи с Ниной, а потом добилнесчастную женщину, вынудив ее рассказать о трагедии, которая произошла стольколет назад. Может, я становлюсь садистом и мне нравятся подобные победы надлюдьми? Нет. Мне не нравится, что они страдают. Мне это совсем не нравится. Нонужно добиться истины. Это не охота, у меня нет азарта игрока. Это, скорее, тотнравственный закон внутри нас, о котором говорил Кант. Как он сказал? Есть двевещи, которые поражают его более всего. Звездное небо над нами и нравственныйзакон внутри нас. Бог и совесть. Или это одно и то же? Я иногда жалею, что немогу проникнуться религиозным сознанием. Возможно, что Бог существует в виденекой непонятной нам субстанции. Возможно, агностики правы и мир непознаваем.Но поверить в упорядоченное существование, рая и ада я все равно не могу. Можетбыть, в этом моя трагедия? Может быть, поэтому я так настойчиво пытаюсьпокарать всех негодяев в этой жизни, добиться справедливости сегодня и сейчас,потому, что не верю в существование другой, загробной? Может быть, мойсобственный нравственный закон оказался столь сильным и столь важным для меня,что именно это вылилось в конечном счете в мое призвание. Я ведь много раз могизменить свою жизнь. Стать таким, как все. Научиться немного лгать, немногомолчать, немного льстить, немного воровать, немного притворяться, немногоненавидеть, немного любить. И жить, как все. Нет. Нет, нет и нет. У меня бы этоне получилось все равно. Я бы все равно сказал мерзавцу, что он мерзавец. Я бывсе равно не научился здороваться с проходимцем и перестал бы уважать себя,если бы промолчал, видя очевидную несправедливость.

Тогда выходит, что я добровольно обрек себя на подобнуюжизнь? Не скажу, что она мне так уж нравится. Неужели всю свою оставшуюся жизнья должен разоблачать людей, преступивших этот нравственный закон внутри себя?Может быть, в этом и состоит мое призвание. Если есть Бог, значит, я созданименно для этой цели? А если нет, то получается, что мой собственныйнравственный императив заставляет меня действовать подобным образом. Но тогда ядолжен был бы получать удовольствие от своих побед. Но почему в последнее времяя все чаще испытываю разочарование? Может, именно потому, что мои победы — этовсегда чьи-то поражения? И если есть Бог, то душа отверженного попадет в ад, аесли Бога нет, то тело виновного вместе с его душой отправится в тюрьму иликолонию и попадет в ад земной. А еще неизвестно, что хуже. Ведь ад загробный —это муки, облегченные сознанием того, что душа человека, рано или поздно, отбывнаказание, попадет в рай. Зато ад земной — это навсегда. Это память, котораясохранится у заключенного до смерти. Это годы, которые вычеркнуты из егокороткой жизни. Тогда выходит, что ад земной гораздо страшнее адапотустороннего. Ведь в первом случае конечность наказания определяется егосроком, а во втором срок не имеет значения — ведь впереди вечность».

Он посмотрел на свой бокал. «Нужно выпить еще немного, чтобыразобраться в этих метафизических построениях, — насмешливо подумал Дронго. — Ас другой стороны, Халупович прав. Начало третьего тысячелетия — этодействительно интересная дата. Бедный Эдуард Леонидович решил устроить себепраздник, не предполагая, во что все это выльется».

Дронго не успел додумать до конца. Позже, вспоминая этотдень, он всегда четко помнил, что именно в тот момент, когда он подумал онеприятностях Халуповича, раздался крик. Как ответ на его вопрос. На все егомысли. Раздался приглушенный крик.

Вскочив со стула, он бросился к двери кабинета и открыл ее.В приемной сидела Нина, закрывая от ужаса лицо руками. Это был ее крик.Напротив стоял Антон Шальнев. Его лицо напоминало застывшую маску. Но самаястрашная метаморфоза произошла с Халуповичем. Стоя у окна, он смотрел наокружающих дикими глазами, пытаясь соединить дрожащие губы. От нервного тика унего дергалось лицо. И дрожали руки.

— Что случилось? — спросил Дронго, обращаясь к Шальневу. —Что произошло?

— Ее убили, — с трудом произнес Шальнев, — мы нашли ее трупна лестнице. Кто-то столкнул ее с верхней площадки.

Халупович держался за сердце. Очевидно, полученное сообщениепотрясло его. Нина, вскочив со своего места, налила в стакан воды и протянулаему. Халупович залпом выпил воду и поднялся.

— Пошли, — отрывисто произнес он.

Они вышли в коридор. Дронго следовал за Шальневым иХалуповичем. Когда они подходили к лестнице, навстречу им из туалета вышлаЭлга. Закрывая дверь, она увидела мужчин, спешивших к лестнице. Чутьсмутившись, Элга спросила:

— Куда вы торопитесь?

— Иди в кабинет, Элга, — бросил на ходу Халупович, — быстровернись в кабинет.

Они начали спускаться по лестнице, принадлежащей компании.На втором этаже толпились люди. Около погибшей стояли двое сотрудников охраны.Подходили псе новые и новые. Слышались крики и сдавленные рыдания женщин.

— Разойдитесь! — крикнул Шальнев, расталкивая людей, —Разойдитесь!

Все обернулись. Люди замолчали, увидев Халуповича. Тяжелоступая, он подошел к погибшей, наклонился над ней. Долго смотрел на нее. Дронговидел только ноги погибшей. Он удивился, рассмотрев обувь. Неужели подросток, укоторой была только бабушка — домработница, носила такие дорогие туфли? Но покаон видел лишь спину Халуповича. Тот поднял голову и негромко приказал: