Риэлторша оказалась дамой деловой. На следующей неделе она вручила Плескову новый паспорт на имя Обнорского Павла Романовича, после чего отвезла Женьку в Ногинск и показала дом.

— Хозяин с хозяйкой померли, а наследникам эта обуза ни к чему, пояснила она по дороге. — Они уже давно ближе к Москве обосновались.

Дом располагался за Клязьмой и Плескову понравился сразу. Особенно огромные, в человеческий рост, кусты сирени, растущей под окнами.

— Печка в порядке, вода в дом проведена, удобства тоже. На участке есть кусты смородины и огородик небольшой. Деревья не вырубайте, — посоветовала риэлторша, — кивнув на разлапистые кривые стволы, чернеющие на участке. — Это яблони. Дочка хозяйки сказала, они через год плодоносят.

Вскоре она собрала всех обитателей квартиры у нотариуса. Женька стоял поодаль, стараясь не особо мозолить глаза, но на него никто не обращал внимания. Наконец, ему последнему предложили расписаться и дали стопку бумаг с печатями. После этого риэлторша вручила ему тысячу долларов и, напоследок внимательно посмотрев, пожелала удачи. Плесков мог спокойно ехать в Ногинск. В своё новое жилище он взял только оставшиеся от Павла трубу, стопку нот, и фотокарточки с подоконника…

Дорога от Москвы до Ногинска тянулась и тянулась. В сознании что-то щёлкнуло, внезапно вместо подмосковных пейзажей перед глазами появились женские лица. Они, как сирены, протягивали руки, зовя в неведомые дали. А он, подобно Одиссею, плыл и плыл по житейским волнам к своей семье, которая в отличие от Пенелопы, предала его…

Женька открыл глаза. За окном стоял яркий солнечный день. Он находился в больничной палате. У изголовья сидела женщина с добрым, участливым лицом.

— Я вас где-то уже видел, — прошептал Плесков и попытался подняться.

В ответ она улыбнулась и приложила палец к губам.

XXIII

О том, что у неё есть брат, Таня узнала, нечаянно подслушав разговор матери с подругой. Та служила почтальоном, и заметила в ворохе корреспонденции письмо из Москвы с их адресом. Отца в тот вечер не было дома. Он служил машинистом, и когда вернулся из поездки, Таню отправили погулять, а они с матерью о чём-то долго говорили друг с другом.

После этого события отношения родителей внешне не изменились, только папа становился всё грустнее и грустнее, и однажды, погладив Таню по голове, ушёл жить к бабушке. Оставшись одна, мама не проронила ни единой слезинки, она отличалась твёрдым характером.

— Ничего страшного, проживём, Танюха, сами. В войну хуже было, — заявила она, узнав об уходе мужа, и навсегда вычеркнула его из своей жизни.

Замуж мать снова так и не вышла, постепенно ей понравилось ощущать себя хозяйкой, да и места дома прибавилось. Время от времени она встречалась с мужчинами. Несмотря на катастрофическую их нехватку после войны, недостатка в поклонниках у неё не было. Всякий раз они появлялись подобно метеорам, внося волнение в размеренную Танину жизнь, и так же внезапно исчезали за горизонтом.

Когда Таня оканчивала семилетку, мать завела разговор о Москве сама.

— Я тут кое-какие деньжонки скопила. Давай махнём, Танюха, в столицу. Ведь у тебя там брат взрослый живёт, — предложила она дочери.

— У тебя что, другой муж был? — сверкнула глазами Таня, показывая вопросом, что ей известно об отношениях между полами. — Это из-за него вы с отцом развелись?

— Если бы твой отец любил по-настоящему, не ушёл бы.…Тот мужчина случайно погиб, мы с ним не расписаны были, а я после всего в госпитале в этой Арыси оказалась, горшки мыть, — коротко ответила мать.

— Как зовут моего брата? — после паузы поинтересовалась Таня.

— Павликом, Павлушей, он сейчас в институте учится.

Брат поразил её больше самой Москвы своей застенчивой речью и мягкими манерами. Он играл на трубе и настолько не походил на живущих дома мальчиков, что Таня по-детски, не задумываясь о последствиях, сразу влюбилась в него. Неизвестно, как бы их отношения развивались дальше, но баба Клава скоро указала обеим на дверь.

Вернувшись, не солоно хлебавши, мать долго не горевала и вскоре закрутила роман с молодым служащим. Жил он постоянно в Ташкенте, куда уезжал на выходных. Парень оказался добродушным и сообразительным малым, уговорив мать отпустить Таню в техникум учиться дальше. Поселилась она у бабки со стороны отца, и вскоре Ташкент вытеснил из её девичьей головки далёкую Москву.

Происшедшее затем землетрясение поставило с ног на голову не только сам город, сделав его на несколько следующих лет шумным и многоязыким, но и сознание его обитателей. Презрев многовековой уклад, во множестве заключались межнациональные браки, в которых местные красавицы теперь предпочитали играть главенствующую роль. Окончив техникум с отличием, Таня устроилась на авиационный завод. Здесь она через пару месяцев сошлась с немолодым уже инженером, у которого был осколок в лёгком. В Ташкенте инженер находился в долгосрочной командировке, а где-то в Подмосковье имел семью. Он был порядочный мужчина и тяготился неопределённостью ситуации, постоянно повторяя, что испортил ей жизнь. Когда у них родилась дочка, инженер выбил у заводского начальства комнату и даже хотел развестись с женой, но Таня этому воспротивилась. Она была не по годам рассудительна. На данном этапе сложившееся положение вещей её вполне устраивало, а шумный развод мог навредить его карьере.

Прожили вместе они недолго. Вскоре инженера вызвали за новым назначением в Москву. Перед отъездом он пообещал разобраться с делами и вызвать их с дочкой к себе. Уже дома осколок в лёгком внезапно пришёл в движение, и вскоре он скоропостижно скончался в одном из подмосковных госпиталей.

Оставшись одна с годовалой малышкой на руках, Таня поначалу растерялась. Но тут ей неожиданно помог отец, предложив, чтоб за внучкой присматривала его новая жена, у которой не было собственных детей. После мучительных размышлений Таня согласилась. Она осталась работать на заводе, по выходным навещала дочь, и постепенно всё улеглось.

Новый мужчина появился в однообразной Таниной жизни только к тридцати годам, когда в ней внезапно пробудилась дремавшая доселе чувственность. Это был мастер в цехе, моложе её на пару лет с примесью восточной крови. Таню он очаровал галантностью обхождения и страстью к западному кино. Дочь подрастала на чужих руках, родная мать в Арыси, несмотря на возраст, была ещё полна сил и крутила напропалую романы, и Татьяна, махнув на всё рукой, решила пожить для себя.

О Павлике она вспомнила, когда матери на старости лет вдруг захотелось с ним повидаться. К тому времени былая чувственность в их отношениях с мужем поиссякла. Он ухитрился завести ребёнка на стороне, и теперь мучил её и себя, то уходя со скандалами, то возвращаясь опять на коленях с огромным букетом цветов в руках. Сначала Татьяна это терпела, чувствуя невольную вину, но