Был уже одиннадцатый час, когда Перри Мейсон открыл дверьсвоего кабинета. Он повесил шляпу и пальто в шкаф, бросил угрюмое «хэлло» ДеллеСтрит. Она принесла ему почту.

— Присядь на минутку, Делла. Почта пока подождет. Похоже, яздорово влип.

— Что случилось?

— Я даже не представляю, насколько скверно все это можеткончиться. Ты уже читала утренние газеты?

— Да. Вы говорите об убийстве Линка?

— Угу, о нем самом.

— Милдред Фолкнер?

— Нет, ее сестра, Карлотта Лоули.

— Но в газетах ее имя даже не упоминается.

— Полиция еще не решила, стоит ли предпринимать что-либопротив нее. С одной стороны, у них сейчас есть Милдред Фолкнер, и они полагают,что у них больше шансов выстроить дело против нее. С другой стороны, они ещемногого не знают о Карлотте.

— Но они узнают?

— Да.

— Когда?

— Возможно, сегодня.

— Я считала, что вы представляете интересы мисс Фолкнер.

— Нет. Мне не хотелось браться за ее дело, да и она, ядумаю, не очень во мне нуждается.

— А почему вы вдруг стали ей не нужны?

— Потому что она хочет, чтобы я защищал ее сестру. Она оченьумна и понимает, что если я возьмусь за это, я буду драться за нее до конца.

— А сестра знает об этом?

— Нет.

— Ну а почему вы считаете, что куда-то влипли? Мейсонпротянул ей свою пачку сигарет. Она покачала головой. Он вытащил одну для себя,чиркнул спичкой о подошву ботинка, закурил и некоторое время сидел, глядя напламя спички, пока та не погасла. Тогда он произнес:

— Она может оказаться виновной.

— Кто это «она»?

— Одна из них: либо Карлотта, либо Милдред.

— Вы хотите сказать, виновной в убийстве?

— Да.

— Ну и?.. — спросила Делла.

— Видишь ли, я всегда старался защищать клиентов, которыебыли невиновны. До сих пор мне везло. Я часто рисковал, делая ставку на своюинтуицию, и в итоге оказывалось, что я был прав. Косвенные улики могутоднозначно говорить: этот человек виновен, но какая-нибудь деталь егоповедения, случайный жест, то, как он ответил на очередной вопрос или просточто-то сказал, вдруг заставляет меня поверить в его невиновность. Я берусь заего дело, и все срабатывает как надо. Но я не застрахован от поражений.Процентное соотношение выигранных и проигранных мною дел должно по всемправилам быть пятьдесят на пятьдесят. Пока что в судебном гроссбухе все моидела занесены в графу «кредит». Это удача. На сей раз у меня такое чувство, чтоположение вещей изменится и «дебет» пустится за мной вдогонку.

— Но, в конечном итоге, так ли это для вас важно? — спросилаона.

— Не знаю, — откровенно ответил он. — Я убежден в одном:адвокат не может — знаешь, этак вальяжно — откинуться на спинку кресла иотказаться от ведения дела на том лишь основании, что не уверен в невиновностиобратившегося к нему клиента. Всякий человек имеет право на представительство всуде. Его нельзя признать виновным до тех пор, пока двенадцать присяжных невынесут единогласного вердикта. И со стороны адвоката будет просто-напростонечестно, если он поставит себя на место присяжных, взвесит улики и скажет:«Нет, я не стану заниматься вашим делом, поскольку считаю вас виновным». Этоозначало бы, что обвиняемого лишают справедливого суда.

Делла проследила за ним с сочувственным видом.

— Насвистываете в кромешной тьме, чтобы было не так страшно?— спросила она.

Он широко улыбнулся ей:

— Да.

— Я так и подумала.

— Главная проблема здесь в том, — продолжал он, — что у нееслабое сердце. Ей многое пришлось пережить, и моторчик забарахлил. Понадобитсядовольно длительный период полного покоя, лечения и целый курсвосстановительных мероприятий, чтобы оно вернулось в состояние, хотя быотдаленно напоминающее норму. Если ее обвинят в совершении преступления,поставят перед Большим жюри и за нее возьмется окружной прокурор или даже еслина нее просто устроят охоту репортеры, это будет ее концом.

— Она проиграет дело?

— Она протянет ноги.

— О!

Мейсон помолчал минуту, потом заметил:

— По сути, это будет равносильно смертельному приговору.Когда ты знаешь, что человек умрет в том случае, если ему предъявят обвинение,то… черт побери, этого просто нельзя допускать, вот и все.

— Хорошо, а что же делать?

Мейсон потер пальцами подбородок и нижнюю челюсть.

— Вот мы и подошли к той самой трудной части нашей задачи:что делать. Закон не предусматривает подобной ситуации. Я, вероятно, смог быобратиться в суд и добиться решения поместить ее в санаторий под наблюдениеврача, исключив все посещения, пока врач не даст на них свое разрешение. Новрач будет назначен самим судом. В большей или меньшей степени он будетподвержен влиянию окружного прокурора. Главная же проблема заключается в том,что с той минуты, как я появлюсь в суде, мне придется бороться за каждую мелочьв установленном законом порядке. Я, например, могу представить своего врача,который засвидетельствует, что он обнаружил при осмотре. Окружной прокурорпотребует, чтобы другой врач проверил заключение моего. Судья же, скорее всего,захочет повидать ее лично. Ей придется как-то объяснять, что означают этивстречи, процедуры. И она поймет, что ей собираются предъявить обвинение вубийстве, когда она будет достаточно здорова, чтобы… Нет, этот путь для наснеприемлем. Я не могу допустить, чтобы все это дамокловым мечом висело у неенад головой, держа ее в постоянном напряжении.

— Что же тогда вам остается?

— Мне придется взять дело правосудия в свои руки. Я долженбуду устроить все так, чтобы они не смогли ее найти.

— А не слишком ли это рискованно, если она им действительнопонадобится?

— Как раз это меня и беспокоит. Существует только одинспособ удержать их в стороне от Карлотты Лоули — одновременно сделать ещекое-что, что мне нужно.

— А что вам нужно?

— Я хочу, чтобы полиция нашла Роберта Лоули.

— Разве она его не ищет?

— Ищет, но не очень рьяно. Пока что он для них лишьпропавший свидетель, который, скорее всего, исчез, пытаясь избавить себя отлишних забот и неприятностей. Все, что им нужно для дела, полиция можетполучить и от других свидетелей.