Моряк почувствовал, как к горлу подкатил комок. Так-то, он крови не боялся, и сам резал, что людей, что свиней — но всегда старался кончить дело одним ударом. Тут же происходило весьма мерзкое действо. Которое все никак не кончалось!

Зато публике нравилось! Так и вопили, так и хвалили тонкую работу и мастерство мясников, крепкую и уверенную руку.

Сангльер попробовал протолкаться отсюда. Куда-то там! Толпа стояла плотно-плотно, монолитом, не протиснуться. Поэтому моряк, стараясь не слушать и не слушать, старательно таращился по сторонам… Хотя, правды ради, отвратительное зрелище так и притягивало…

Наконец, сдавленный визг оборвался.

Сангльер выдохнул с облегчением.

Толпа, меж тем, расходиться не спешила.

— Что, теперь свинтуса несчастного прям тут жарить будут и народу раздавать? Или будут фрау свинью резать, раз герра борова исполосовали?

Подмастерье, разделавшись с булочкой, аппетита не потерял — он теперь щелкал лесные орехи, плюясь коричневой твердой скорлупой.

— Не, щас все куда скучней будет. Но в общем, тоже неплохо. Смотри, короче!

И отвернулся от соседа-надоеды, забив рот орехами.

— Ну смотри, так смотри, — пожал плечами Сангльер. — И подожду, что уж теперь!

Ожидание не затянулось! Не прошло и квадранса, как на помост вытащили перевязанного человека в богатой одежде, заляпанной кровью. Вытащив, посадили на вынесенный следом стул с высокой спинкой.

Вперед выскочил все тот же чинарь. Проорал что-то…

— Прости, друг, я снова не понял нихрена, — дернул моряк обжору, увлеченно расправляющимся с куском вяленого мяса — бездонные карманы у него, право-слово!

— Божий суд продул. Ему сержант Хумпис с трех ударов меч выбил. А ты что, в уши балуешься, а?

— Спасибо! — сделав вид, что не заметил оскорбления.

Израненному накинули петлю на шею. Один из тех, кто резал свинью, отошел в сторону, дернул за рычаг. Стул с человеком упал вниз, сквозь раскрывшиеся створки. Стул упал на землю. Человек задергался, на миг коснулся пальцами босых ног спинки стула… Обмяк, вытянулся.

Взревевшая толпа кинулась к виселице, чуть не стоптав замешкавшегося Сангльера. Пришлось самому, изо всех ног бежать вперед — попробуй остановиться, уронят, затопчут! Людская масса донесла до виселицы. Зеваки, как стая голодных гиен, накинулась на повешенного, в миг разодрав тело на клочки.

Сангльер, которого вжало спиной в стену, изо всех сил отпихивался руками — не хотелось стать мокрым пятном на каменной кладке. Наконец людской поток схлынул. От повешенного остались брызги крови и кусок веревки, ярдах в трех над землей — туда не добрались.

Моряк протолкался сквозь поредевшую толпу, и изо всех ног припустил в порт — надо было увиденное срочно залить добрым кувшином крепкого! А лучше — двумя.

Про храбрых унаков, глиняный панцирь и злого духа

В одном стойбище, на острове Медный, унаки жили. Рыбу ловили, потрошили, на чан-сушилку вешали. Много в тот день рыбы поймали — до середины ночи работали. Спать легли. Тут шум, крики. Рычит кто-то! Копья схватили, на крик прибежали. А там милк-злой дух! Как медведь — только выше леса! Глаза — как омуты, зубы — как большие ножи! Только еще острее.

Милк крышу от дома оторвал, в сторону отбросил. Людей из дома лапой достает и ест.

Охотники прибежали, копьями ударили — сломали копья! Дух в болоте жил, весь в глине! Она застыла как панцирь, не пробить. Охотники за топоры взялись. Бьют милка, а толку нет — пыль летит, топоры ломаются! Дух-медведь храбрецов ловит и ест — кровь во все стороны брызгает.

Что делать? Никто не знает. Стоят, смотрят. Дух-медведь один дом выел, ко второму пошел. Только оттуда сбежали все. Он к третьему — запутался в сушилке. Веревки рвет, рычит — страшно!

Тут один охотник и говорит: «Берите то, что от копий останется, а я как прыгну, вы бейте! А когда бить — поймете!»

Взял нож, по рукам себе резанул и духу на морду прыгнул. За ухо его держит. «Не бейте!», кричит, «Подождите!». Дух головой машет, но унак крепко держится.

Кровь из рук по шее льется, и на глину попадает. Смотрел второй унак, как его брат погибает. И понял вдруг:

Глина сухая, а кровь — мокрая! Сухая глина — как камень, мокрая — как грязь!

Тут вся кровь из унака вытекла, упал он духу под ноги. Тот его топчет, рычит от радости — никто за ухо не держит, голову не тянет!

Все унаки разом копья кинули, туда, где кровь по глине текла, где броня мягкая стала. Попали! Шкуру пробили!

Заревел дух от страха, понял, что убили его унаки. И побежал. А унаки за ним! В океан убежал. А там моржи его ждали. И сивучи. Не любят они медведей и злых духов с земли — своих, морских хватает!

Утопили раненного духа, порвали бивнями, забили хвостами… Там и умер злой дух, что медведем стал, да унаков губил.

А кровь его ядовитая. Иногда к берегу приходит, все травит.

Глава 23

Прядь о дальней дороге и неожиданностях

Тяжелые тучи пришли с запада. Затянули небо непроницаемой завесой. Помедлили малость, раздумывая. Решившись — выдохнули, распустили тугие ремни… И повалил снег. Сплошным потоком!

Рыжий долго стоял у дома, смотрел вверх, чувствовал, как тают снежинки на лице. Удивительное умиротворение пришло к наемнику. Будто не оказался он за сотни лиг от родного дома — хотя, был ли он когда-то, тот дом? Или это призрак, сон, задержавшийся в памяти?..

— Пошли спать, Медведь! — обняли сзади тонкие руки. Он ласково коснулся ладошек, сцепившихся в замок у него на груди. Дотянулся губами. Произнес, не оборачиваясь:

— Иди, я сейчас…

— И будешь холодным, ко мне под одеяло лезть? — добродушно проворчала Куська, потерлась о шею.

— Буду, ага, обязательно! — кивнул наемник. — Для чего еще женщина нужна? Чтобы мужчина об нее пузо грел!

Девушка засмеялась, ушла в дом.

Рыжий постоял немного — мороз ощутимо покусывал. Хоть и говорят, что пока снег идет — тепло, но все же не настолько, чтоб как прям летом! Поймал ртом еще несколько снежинок. И пошел следом. Спать пора!

* * *

Проснулся рывком — от громких криков. Вопили люто и страшно — совсем не так, как на Празднике Тол Ыза или как там его зовут, владыку морей, пучин и прочей сырости.

Подскочила и Куська. Заметалась по дому перепуганой птичкой. Кинулась к двери. Рыжий поймал ее за косу. Чуть не оторвал, так разогналась!

— Ты куда?

— Смотреть надо! — неумытая спросонья, лупала глазами, вырывалась. Верещала, будто калан, которому на хвост наступили.

— На что смотреть? Там убили кого-то! Дохляков не видела, что ли?

— Не просто убили! — пропищала Куська и перестала вырываться. Проснулась, наконец! — Там иркуйем пришел!

Рыжий много раз слушал упоминание этого самого иркуйема. Им пугали непослушных детей, призывали в клятвах в свидетели — мол, ежель брешу, то нехай придет и голову мне откусит по самую жопу! Списывали на него бесследную пропажу людей… Но никто не мог сказать, что это или кто. Отделывались многозначительными, но малосодержательными намеками и закатыванием глаз, мол, ты чужой, не поймешь! И вот, сам пришел. Сбылись мечты народные и прочие проклятия! Самое время понимать.

— Ну раз пришел, то схожу, хоть гляну. А то все пугаете, а мне не страшно.

— Нет! Ты куда⁈ — завопила Куська, пытаясь остановить мужчину.

— Молчать, — тихо произнес он, поднял девушку, посадил ее на кровать. — Будешь под руку соваться, накину сверху все шкуры, что в то-рыфе есть, и сам сверху сяду. И буду сидеть, пока не перестанешь кричать.

— Понятно, — кивнула девушка и сжалась в комочек. — Я уже не кричу. Совсем-совсем.

— Молодец какая! — поцеловал ее Рыжий в лоб. — Я быстро. Плюну ему на хвост, и сразу назад.

— У него хвоста не видно, он же, как медведь! — пискнула Куська. — Только большой. Больше тебя!

— Видишь, уже что-то! — порадовался полезному знанию Рыжий. Видишь огромного медведя, значит — он. Можно подходить, знакомиться. По-родственному, так сказать.

Прихватив топор, что стоял у стены, у входа — доверия к местным копейным наконечникам из камня, Рыжий не испытывал — хоть и острые, но хрупкие — выбрался наружу.

Нужное направление искать не пришлось — в морозном воздухе звуки разносились отлично. Да и толпу унаков трудно не разглядеть.

Что-то