пустырь, посреди которого стояло что-то вроде большой юрты. Из отверстия в островерхой крыше шел дым. Ян приподнял край ткани, закрывавшей вход, пропуская Аню внутрь. По центру, прямо под отверстием в потолке, горел небольшой костер.

– Это почти настоящая индейская типи[44], – пояснил Ян. – У меня тут через пару часов концерт. Придешь послушать?

Аня кивнула, достала сигарету из пачки и закурила.

– Знаешь, – сказал Ян, прочищая свою трубку длинным узким ершом, – а мне ведь раньше никогда не нравились курящие девушки. А ты…

Он посмотрел на нее, и она растерянно захлопала глазами, охваченная его взглядом, словно лассо.

– А ты даже куришь как-то иначе… Мне… мне очень нравится наблюдать, как ты куришь.

Он очень странно на нее смотрел, и она не понимала, что же в этом взгляде такого особенного, но сама никак не могла отвести от него глаз. Ян застыл с разобранной трубкой в руках и смотрел, смотрел, а она смотрела на него, смотрела и смотрела, не замечая, что сигарета истлела почти полностью.

Тут край ткани на входе приподнялся и показалась рыжая голова.

– О, ту естещь… Ян, ходьжьмы на прубэ[45].

Аня опомнилась и бросила окурок в костер.

– Да, надо поиграть трохэ[46], – сказал Ян. – Идэ[47], Маг!

Ян моргнул пару раз, тряхнул головой и скрутил трубку. Потом повертел ее в руках, усмехнулся и положил в карман, посмотрел на Аню и спросил:

– Кимже естещь?..[48]

Каким-то непостижимым образом Аня понимала, что он говорит, всегда понимала – но ответить на его вопрос не могла. Более того: в этот момент, глядя в разноцветные глаза Яна, она начала осознавать, что никогда ничего о себе не знала – всегда что-то мешало узнать, прийти к пониманию, словно когда-то она раскололась на несколько частей, ни одна из которых не совпадала. Но – когда это произошло?

Этого она не понимала ни позже, когда полгода спустя смотрела на треснутое стекло в мебельном цеху, ни раньше – за несколько лет до встречи с Яном.

* * *

Раскольников хлопнул себя по лбу.

– Ну ты же актриса, Анька!

– Ага, погорелого театра… – Она умоляюще посмотрела на него. – Я боюсь. У меня не получится.

– У тебя-то не получится? С ума сошла. Ты свои записи слышала?

Аня покраснела и промолчала.

– Это было давно.

– Еще скажи, что неправда.

Раскольников топнул с досады. Он был одет в вечную белую майку и синие джинсы с подтяжками, на ремне у груди висела гитара. Они стояли и тихо переругивались у входа в вагон метро.

– Если боишься, просто закрой глаза.

Аня сделала шаг в сторону, пытаясь сбежать.

– Стоять-бояться, – приказал Раскольников. – Входить. Петь.

Двери как раз отворились, и она понуро вошла, боясь смотреть на пассажиров. Раскольников взял первый аккорд. Аня вцепилась в его подтяжку.

– Меня тошнит, – шепнула она ему.

– Щас выпишу волшебных звездюлей, – с улыбкой шепотом ответил он.

Она глубоко вдохнула и начала петь.

«Правильно, что я тогда не поступила, – грызла себя Аня. – Такая трусиха, такая дура…»

Она пела песню, которую посвятила когда-то Владу. Когда они познакомились в общаге, он был местной звездой, как и вся «ПинтаТоника». Вот только они перестарались, оправдывая название группы. После очередного дебоша в местном клубе их перестали приглашать выступать. Они еще поиграли вместе какое-то время, просто уже для своих, а потом Шурик, игравший на соло-гитаре и писавший тексты почти всех песен, сжег весь архив в приступе «белочки» и уехал лечиться от алкоголизма домой, в Добрянку. Остальные как-то сразу сникли и перестали репетировать.

Влад был старше Ани на пять лет. Он был очень харизматичным и становился центром внимания любой тусовки, особенно когда брал в руки гитару.

Но долго держать гитару он не захотел. Он захотел держать Аню.

Она впервые увидела его именно таким – красивым, веселым, уверенным. Увидела – и ощутила холодок вдоль позвоночника. Он посмотрел на нее, подмигнул, а она все повторяла про себя – «не надо, не надо, не надо».

– Не надо больше… – шепотом попросила Аня.

– Надо, Федя, надо. – И Раскольников начал играть вторую песню.

Она чувствовала к Владу что-то отталкивающее и вместе с тем невыносимо притягательное, и как-то раз он пригласил ее на празднование Нового года в Арбаж.

«Выпьешь со мной на брудершафт?» – спросил он тогда с улыбкой.

Аня продолжала твердить себе: «Не надо, не надо, не надо».

Он подошел и положил руку ей на плечо, а другой рукой пальцами пробежал вдоль позвоночника, и следом за его пальцами змейкой струился холод.

– На, заслужила.

Раскольников протянул Ане фляжку, она глотнула и закашлялась.

– Молодец. Ты справилась. Если бы мы собирали деньги с пассажиров, уже разбогатели бы.

Аня улыбнулась и сказала:

– А почему бы нам не собрать настоящую группу, раз уж все равно концерт будет?

– Действительно, – ответил он. – Ты же раньше с кем-то играла?

– Так, пару песен спела… Да и остался только Влад оттуда. Оля еще, но она занята…

– Влад – это муж?

– Ну, типа того…

Раскольников посмотрел на Аню с прищуром и спросил:

– А он не ревнует?

– Ему все равно.

* * *

Влад откинулся на спину, тяжело дыша.

– Фух, Анька, ты меня прикончишь. Тебе надо кого-то помоложе.

Аня рассмеялась, вытирая живот полотенцем.

– Что за глупости.

Но Влад сел на постели и сказал:

– Да у тебя же талант! В древнем Египте ты была бы почтенной жрицей любви и носила бы на груди урну с золотым фаллосом.

– Ага, – рассмеялась Аня. – Вчера в общаге я примерила рыжий парик, а Тая сказала, что в нем я похожа на флорентийскую проститутку четырнадцатого века. Какие перспективы!

– Тебе нужно найти кого-то еще. Нельзя зарывать таланты в землю!

Он встал и пошел в ванную, а Аня еще долго сидела, зажав полотенце в кулаке.

– 6–

Дымок от костра уходил точно в отверстие крыши типи. Аня завороженно смотрела, как он сплетается нитями, перьями и кольцами, иногда соединяясь с колечками дыма из трубки Яна.

Он сидел в широкополой черной шляпе с гитарой в руках, и волосы его были цвета дыма. На шее была повязана бандана, красная с белым орнаментом, и сверху над ней прыгал кадык Яна, когда он пел. Аня любовалась его лицом в свете костра. Она злилась на себя, что сама так нелепо выглядит – какая-то дурацкая толстовка, несвежие волосы, – и недоумевала, как она могла кому-то понравиться в таком виде.

Внезапно за пределами типи хлынул дождь. Около десятка человек сидели внутри и грелись у костра, радуясь,