женской перверсивной сексуальности, выраженные прежде всего в женском творчестве – гомоэротизм и садомазохизм (в творчестве О. Кобылянской в исследованиях С. Павлычко и Т. Гундоровой), гендерная меланхолия (в творчестве О. Кобылянской в исследованиях Т. Гундоровой), лесбийская сексуальность (у О. Кобылянской и Леси Украинки в исследованиях С. Павлычко и Т. Гундоровой), истерия (у Леси Украинки), мазохизм (у О. Кобылянской), транс-гендерность (у О. Кобылянской), квир-идентичность и квир-сексуальность (у О. Кобылянской и Леси Украинки), гибридная идентичность (у О. Кобылянской) и т.д. и т.п.: если данные характеристики женской идентичности в западной феминисткой теории актуализируются в качестве центральных только сегодня, то в творчестве украинских женщин-писательниц и в украинской культуре в целом они, как оказывается, всегда присутствовали в качестве центральных, что не является, конечно, указанием на «народность» их носительниц. По мнению и мужских украинских исследователей, украинская культура имеет своих собственных «титанов соромицького [непристойного. – И.Ж., С.Ж.] дискурса»,[375] исключенных из рассмотрения тоталитарным имперским советским дискурсом. В многочисленном креативном потоке произведенной в последние годы женской исследовательской литературы, посвященной писательницам прошлого, обнаружены в качестве центральных даже такие радикальные доэдипальные формы женской самореализации как «номадизм», «становление животным» (которые Т. Гундорова обнаруживает опять же у О. Кобылянской), «сестроубийство» (которые Н. Збровская обнаруживает у О. Забужко) и т.п.

Однако радикальная политическая замена после крушения империализма и Оранжевой революции Большого Другого с востока на запад создает в этом потоке свои дискурсивные сложности, а именно – новые критерии для невроза, которым соответствовать сложно, поскольку, по признанию Н. Зборовской, в украинской литературе было всего «две украинских истерички» (мать и дочь Косачи – Леся Украинка и Олена Пчилка), и одна меланхоличка (Ольга Кобылянская[376]).

В результате несмотря на феминистский идеологический оптимизм С. Павлычко («важно, что эти идеи [Ницше и Шопенгауэра] обговаривались»[377]), которая действительно впервые в украинской культуре обнаруживает лесбийские отношения как феномен (между Лесей Украинской и Ольгой Кобылянской), с целью лучшего соответствия новым западным теориям Большого Другого нового дискурса неосексуальности ей приходится радикально изменить предмет своего феминистского исследования украинской культуры – вместо исследования женской сексуальности обратиться к мужской, выделив в качестве идеального par excellence невротика украинской литературы не женского, а мужского субъекта – украинского академика-востоковеда и второстепенного литератора Агатангела Крымского (1871-1942). В отличие от вышеназванных женщин, которые больше всего хотели быть «нормальными», Агатангел Крымский специально подчеркивал свой невротизм -psychopatia nationalis как идеологическую программу национализма и даже рассматривал его как условие современной личности (Достоевский, Оскар Уайльд и др.). Именно Крымский уже не бессознательно, но сознательно по сравнению с женщинами-писательницами, по мнению С. Павлычко, вводит невротический стиль в украинскую литературу («его рассказы передают нервозную неуверенность автора, которая не покидает его, про что бы он ни писал»[378]), принципиально отличающийся от реалистического стиля, присущего украинским писателям-народникам (например Панасу Мырному или Ивану Нечуй-Левицкому).

С. Павлычко вынуждена признать, что именно мужской украинский субъект (Крымский) по сравнению с украинским женским идеально не похож на персонажей украинской народно-демократической реалистической литературы. Он по-настоящему «сложный и нервный», то есть национальные чувства у него проявляются не просто в форме народно-демократической сентиментальной любви к Украине (как у украинских писателей-реалистов), а в сложной патологической форме националистического невроза – psychopatia nationalis по аналогии с psychopatia sexualis Рихарда Крафт-Эбинга. Этой форме невроза национализма посвящен специальный, по свидетельству С. Павлычко, рассказ Крымского «Psychopatia nationalis» (1890). Гибридность этой сложной фигуры мужского националистического субъекта подчеркивают и обнаруженные исследовательницей факты, что, будучи ориенталистом (С. Павлычко здесь проводит аналогию с понятием «ориентализма» Э. Саида), Крымский является латентным гомосексуалом. Именно поэтому, по мнению исследовательницы, Крымский идеально соответствует модели субъективности, предложенной локальной культуре западным большим Другим, – множественной, гибридной, основанной на различии и

т.п. Коллизия указанного рассказа Крымского, например, заключается в том, что его автобиографический герой, живущий в Москве, безумно любит Украину, украинскую культуру и природу «Герой/автор плачет, – пишет С. Павлычко, передавая невроз Крымского в его рассказе «Psychopatia nationalis», – когда слышит украинскую речь в Москве, когда слышит ее в Курске, он в полном аффекте, когда звучит украинская песня, он подслушивает разговоры в поездах..

В то же время парадокс трагического националистического невроза героя состоит в том, что он ненавидит реальных украинцев, речь которых «подслушивает» в поездах. Именно этот факт диагностирует С. Павлычко: «…и часто ненавидит своих случайных спутников, если они не отвечают его представлению об идеальных украинцах. Он почти в экстазе на киевском вокзале: вокруг звучит украинская речь, мелькает селянская одежда. Следующая сцена – автор снова в отчаянии. Он наблюдает за сексуальной развязностью молодых украинских рабочих, которые едут с заработков и пугается такой “Украины”».[379] Таким образом, националистическая любовь героя к Родине осуществляется в соответствии с известной лакановской формулой обсессивного невроза любви – «я так люблю тебя…, что должен покалечить тебя».

Для того чтобы доказать невротическую сложность и аристократизм национальной структуры субъективности Крымского, С. Павлычко осуществляет его психоанализ и стремится выявить травматическое переживание отношений с матерью (глава «Конфликт с матерью»), которое, по ее мнению, является причиной невроза героя. И действительно, невроз близости с матерью и ее утраты является одной из ведущих причин классического фрейдовского невроза; фрейдовская проблематизация сексуального влечения к матери или лакановская проблематизация разрыва с матерью в философской литературе в качестве иллюстрации часто приводит пример отношений с матерью, описанный Прустом, болезненно переживающим ситуацию интимной близости с матерью. Однако результатом психоанализа С. Павлычко мужского идеального националистического гибридного субъекта Крымского и его отношений с матерью является, с одной стороны, обнаружение этих отношений как глубоко травматических; но, с другой стороны, в отличие от героя Пруста, Крымский страдает не от болезненного переживания близости с матерью, а от необразованности, простонародности, «некультурности» своей матери: «У меня нет ничего общего с ней. Я продукт современной цивилизации, я дегенерат, я декадент, я человек fin de siecle, я неврастеник, а она – она такая некультурная баба, что даже неврастению не нажила… хотя у нее и эпилепсия».[380]Отторжение от матери выражается в его автобиографической прозе как чувство обиды за то, что она неспособна переживать невроз как атрибут культуры высокого модернизма, а психическая болезнь, которой она страдает, принимает у нее форму простой физиологической патологии – эпилепсии.

Отсутствие у матери высокого невроза и наличие у нее эпилепсии становятся для автобиографического героя Крымского Андрея Лаговского (альтер эго Крымского, по словам С.Павлычко) знаком отсутствия материнского: «…вся наша семья как-то не удалась: папа… но я уже много писал про него… мама – я ее очень люблю, но она бедная