Возвращаясь к экспертизе, скажу к чести Огули. Он описал надрыв края девственной плевы у Маскаевой. Но хитрил, и не указал, что он не доходит до основания девственной плевы. Тут же опустил диаметр и размер окружности своего указательного пальца, а, скорее, он его и не измерял. Но палец оставался его «главным инструментом», чем он определил «нарушенную невинность» и «поруганную честь» девочки. Оставалось только думать, что он у него, тот самый палец, не толще, чем причинное место среднестатистического мужчины. В другом случае, все оказывалось за пределами всякого здравого смысла.

А дальше настораживало, что в своих выводах он «надрыв» именовал уже «разрывом». И в заключение специалиста проступало совсем невероятное. Становилось на грани преступной халатности. Он написал: «разрыв образовался от воздействия тупого твердого предмета, возможно напряженного полового члена». Ну, кто же станет спорить. Он мог образоваться и от пальца, как чужой, так и собственной руки. И это по «огулиной» классификации не «надрыв», а «разрыв».

Вот так медицину превращают в лженауку, когда в описаниях некоторых экспертов «надрыв» превращается в «разрыв». Другие в то же самое время любят называть медицину искусством. Маневрируют суждением, что такое половой акт. Это, мол, когда мужчина и женщина прижимают половые органы друг к другу, как в поцелуе сатаны. Так утверждал и учил меня Блязин Владимир Георгиевич: что оказавшийся между большими половыми губами член мужчины следует уже считать половым актом.

Перестаньте, господа, глумиться над наукой, потому что ваши речи более срамные, чем истина о половом акте. Это введение полового члена во влагалище, и ничто иное. Говорю сейчас всем вам, и тем, кто причисляет себя к людям с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

Я не сомневался, что Огуля смотрел Ирину Маскаеву. Но я не мог до сих пор понять: ей не хватило ума или она действительно оставалась честным человеком. Она не вступила за последующее время в предумышленные половые связи с кем-либо, чтобы завуалировать все предшествующие лжесвидетельства и показания. И я не мог понять, зачем Огуля подменял понятия «надрыва» и «разрыва». Как бы одинаковые внешне слова, но разные по смыслу и содержанию.

Я вспомнил случай, о котором мне рассказывали в нашей дежурной части, тогда еще милиции. Оперативный дежурный, азербайджанец по национальности, записал телефонное сообщение: пропал бачок, а не бычок. Ну, пропал и пропал. Заржавел и истлел. Дело закрыли за малозначительностью. Только неугомонная бабушка все хотела понять, почему же бычка ее не ищут. Когда обнаружили разницу между словами «бычок» и «бачок», азербайджанец ходил к начальнику ГОВД сдавать зачет по русскому языку, пока бычка не нашли и не вернули бабуле, в противном случае, дежурный обещал купить бычка ей за свой счет.

Надрыв девственной плевы у девочки может образоваться и при других обстоятельствах. Например, при глистных инвазиях. Когда ребенок рукой расчесывает свои гениталии, потому что рядом зудит и чешется задний проход. Девочка может по неосторожности, нечаянно повредить краешек девственной плевы, вплоть до надрыва. Вот вам и глисты. А по Огуле – двадцать лет тюрьмы. Много и других причин, я не хочу их сегодня перечислять. Я не задавался целью написать учебник по судебной медицине, и, более того, по судебно-медицинской акушерско-гинекологической экспертизе. Я хочу рассказать всего лишь одну историю подлинного зла, чтобы донести до вас, дорогие читатели, и до всей страны, где ее истинные истоки и корни, как явления в нашей системе российского правосудия.

Мне нужно, решил я, созвониться с Огулей. Но говорить с ним, чтобы видеть его глаза, у меня не появилось тогда возможности, потому что я еще не имел телефона с видеосвязью. Но услышать его голос, голос врача, который обрекал, может, невинного человека на длительный тюремный срок, я был обязан.

Поверьте мне, я не выступаю на стороне тех, кто совершает надругательства или собирается совершить любые незаконные сексуальные действия с девочками или с женщинами и, не менее ужасно, с мальчиками. Будь то изнасилование, или развратные действия, или другие действия сексуального характера.

Я давно отец и уже дед, и у меня есть и сын, и дочь, и внуки. И любые сексуальные поступки или действия за рамками закона и морали, я буду воспринимать как самое ужасное преступление. Я однозначно стану требовать суровых и жестоких мер наказания.

Признаюсь вам в большем, как бы не звучало сейчас странно, и не печально слышать именно от врача, но я выступаю за то, чтобы гильотинировать или отсекать мужчинам-педофилам половые органы, когда они насилуют детей. И вы должны знать, что доктор Гильотен не был автором гильотины. Хотя гильотина оказалась на то время как один из самых милосердных способов обезглавливания человека при исполнении смертной казни. Но оставим сложный вопрос юристам. Боюсь, когда я закончу свою историю, вам захочется гильотинировать самого Велиара.

Я дозвонился до Липецка, до областного бюро судебно-медицинской экспертизы. Трубку взяла и ответила женщина с приятным голосом. Уже по одному голосу мне показалось, что она должна быть красивой. Здесь я затараторил, и стал заливаться, как соловей в райском саду:

– Здравствуйте! Извините меня! Я – судебный врач. Из Пензы. У меня в производстве экспертиза по девочке Маскаевой. Но сначала проводили вы, – и так далее, все больше и больше приветливым и нежным голосом я ласкал слух женщине на другом конце нашей беспроводной связи, только бы она не прервала наш разговор. Мне хотелось, чтобы помогли найти Огулю.

Искала она его долго. Я забыл, что звонил на стационарный телефон. Теперь только понял, трубка лежала на одном месте и ждала ответчика.

Голос у Огули оказался мягким и высоким, как у женщины. Он выдавал неуверенного в себе мужчину, неопытного специалиста, врача, выбравшего неправильное направление специализации. А мог бы стать хорошим рентгенологом, подумал я.

Огуля путался, запинался и просил подождать, пока он не найдет само заключение. Хотя проводил он освидетельствование всего два месяца назад, но вспомнить ему, с его же слов, все равно оказалось трудно. Меня все устраивало, потому что доводись оказаться на его месте самому, я бы не стал вообще ни с кем разговаривать по телефону о результатах экспертизы. Мне с ним везло. Или я рано радовался, ошибаясь на его счет. Он мог быть хитрецом. Что-то уже важное сумел узнать. И боялся оказаться не в курсе «протечки», когда не сможет вовремя подстраховаться. Поэтому, возможно, лукавил, чтобы попытаться распознать по моим вопросам признаки опасности, как для него самого, так и для потерпевшей, чтобы вовремя сигнализировать кому надо. Здесь мог