лет ходишь ногами, – подначил меня Дэвид.

– Может, я жульничаю, а на самом деле всё вижу. Может, я сказала, что ослепла, чтобы тебе пришлось обо мне заботиться.

– Завтра можешь притвориться, что не чувствуешь вкуса, и я стану ради исцеления кормить тебя самыми моими любимыми кушаньями.

– Ты хотел сказать: моими любимыми кушаньями. А не твоими.

Он усмехнулся:

– Я именно так и сказал: моими любимыми кушаньями. Эй, а это не дедушка Фэн?

Я наклонила голову, словно это помогло бы мне прозреть:

– Не знаю.

Эюн глубоко вздохнула:

– Да, это Фэн…

Я поняла, что Дэвид машет рукой, потому что его тело закачалось.

– Фэн де Фэн!

– Это грубо, – заметила я.

– Его разве не так зовут?

Эюн ответила:

– Нет. Фэн де Фэн звучит как «безумный Фэн». А его имя произносится не как слово, обозначающее безумие, а как то, что значит «вершина».

– Ой! – смутился Дэвид.

Я никогда не видела, как пишется имя дедушки Фэна, так что понятия не имела, какой именно он Фэн. Я почувствовала запахи сухих листьев и жареных рёбрышек, а потом услышала ломкий голос:

– Айми! Вижу, ты нашла маму.

Я знала Фэна всю свою жизнь, но его слова до сих пор заставали меня врасплох.

– Это моя тётя Эюн, а не мама.

– Ни хао, – поздоровался Дэвид.

– Ни-и-и хао-о-о, – скопировал дедушка его произношение, растянув звуки.

Он потряс мою свободную руку, будто мы собрались на деловую встречу. Кожа его была сухой и тонкой, на костяшках она морщилась и облезала.

– Твоей маме нравится в Краю мёртвых?

– Я не знаю. А что она говорила в последний раз, когда вы общались?

Фэн громко расхохотался мне в лицо. Его дыхание было горячим.

– В последний раз, когда я видел её, она велела мне надеть куртку, чтобы не умереть от простуды. Я не знаю, нравилось ли ей в Краю мёртвых, потому что я послушался её.

– Что он сказал? – спросил Дэвид.

Покачав головой, я перевела.

– Что он сказал? – спросил Фэн.

Вместо ответа я озвучила собственные мысли:

– Ты водил нас кругами по всему городу, и в итоге мы пришли не в тот дом.

Фэн обстоятельно прочистил горло.

– Я привёл тебя именно туда, где тебе полагалось быть.

– Это не был дом моей семьи.

Он протянул:

– Нет… Но это то место, где живёшь ты.

– Я живу в Америке.

Фэн загоготал. Каждое его «ха» стучало меня по лбу.

– Переведи. Это смешно.

Нахмурившись, я перевела:

– Дэвид не понимает, почему ты думаешь, что моя мама жива, тогда как она умерла.

– Это потому, что он с Запада. Он не способен понимать всё как маньчжурец. И прямо сейчас ты тоже не способна.

Я почувствовала, как сухой палец надавливает мне на лоб – на ту точку, где, если верить буддистам, находится третий глаз. Фэн трижды постучал по моей коже:

– Смотри! И видь!

Прострекотал сверчок.

– Я же ослепла!

– Вот именно.

– Я…

– Он ушёл, – сказала Эюн. – Отпрыгнул в сторону и сейчас прячется за мотороллером на другой стороне улицы.

– Это в его духе.

Дэвид откашлялся:

– Мотороллер детский, так что на самом деле весь Фэн на виду.

Я улыбнулась:

– Очень в его духе! Ты можешь указать мне верное направление.

Я подняла свою одноразовую камеру на уровень груди. Дэвид развернул меня, взяв за плечи, и я сфотографировала Фэна.

* * *

Запахи чеснока и земли, жареной свинины и канталупы, дизеля и средства для мытья посуды окутывали нас. Выкрики на китайском и маньчжурском, возгласы торговцев, рекламирующих свой товар, мясо и кухонная утварь.

Эюн сказала:

– Здесь раньше был старый рынок под открытым небом: овощные ряды, фруктовые ряды, продавец яиц, который прямо тут ел их сырыми, человек с печью на спине.

Я улыбнулась, когда разрозненные воспоминания об этом слились в памяти:

– Я помню. Но он не оставался здесь, он ходил от двери к двери. Мама давала ему мешок кукурузы или пшена и монетку. Он насвистывал, потом бросал крупу в машину с термотоннелем, которую таскал с собой. И через несколько мгновений доставал оттуда воздушную кукурузу или пшено уже в виде лакомства.

Дэвид засмеялся:

– Изготовитель попкорна из пшена, который ходит от двери к двери?

– Это было здорово, – кивнула я.

– Это было здорово, – произнёс в нос чей-то голос, которого я не узнала.

– Дэвид, ты прикалываешься?

– Дэвид, ты прикалываешься? – передразнил попугай.

– Клянусь, это не я!

Птица скопировала Дэвида ещё до того, как тот договорил, и их голоса наложились друг на друга. «Я… я… я» тянулось эхом несколько мгновений.

Мужчина сказал по-маньчжурски:

– Прошу, возьмите попугая!

Эюн ответила:

– Мы не собираемся покупать попугая.

– Но вы должны! – Меня схватили за рукав, и, пока Эюн пыталась оттащить меня в сторону, мужчина продолжал: – Эта птица жила в моей семье на протяжении нескольких поколений. Она бессмертна, но нам от этого никакого проку, потому что ни по-маньчжурски, ни по-китайски она не говорит. Только по-английски. Пожалуйста, возьмите!

Я потрясла головой, слушая, как Эюн переводит для Дэвида, а попугай повторяет за ней. Я высвободила рукав из хватки:

– Мне не нужен попугай. Даже англоговорящий.

– Хотя это отличная штука для вечеринки, – прибавил Дэвид.

– Это отличная штука для вечеринки, – сообщил попугай.

Я нахмурилась:

– Пойдёмте. Не вижу смысла болтать с этой птицей.

Попугай эхом повторил.

– Не вижу. – А потом с громким карканьем выкрикнул: – Вижу!

* * *

Мы купили несколько стёкол, прозрачную краску, кисти и клей. Учитывая мою незрячесть, Эюн вкладывала каждый предмет мне в руки, чтобы я могла ощупать его, прежде чем Дэвид спрячет покупку в рюкзак.

Когда мы уходили с рынка, я слышала, как попугай каркает просто так, раз уж никого, говорящего по-английски, рядом нет.

Я сказала:

– Надеюсь, если мы починим фонарь, папа меня простит. Меня не было здесь…

– Ему себя нужно простить! – заявила Эюн. – Он-то здесь был.

– Что ты имеешь в виду? – спросили мы с Дэвидом хором.

Тётя погладила на ходу мою руку, но обратилась к Дэвиду:

– Отец Айми родился в Пекине. Когда он изучал архитектуру в университете, началась «культурная революция» с её кампанией «Ввысь в горы, вниз в сёла». Студентов и интеллектуалов выселяли в сельскую местность, чтобы переучить на фермеров. Он встретил мать Айми, но не хотел ничем себя связывать. Шли годы. Чувства их крепли. Когда они поженились, он потерял пекинскую прописку и получил вместо неё прописку в Вечной Весне. Затем политика изменилась, но он не смог вернуть прописку в Пекине. Он застрял здесь.

Я остановилась на месте. Я знала, что папа из Пекина и что он