Мне казалось очень странным, что Лиен ни разу не слышала о фигах, но ведь это тропический фрукт, которого на рынке в Вечной Весне не увидишь.

– Одиссей оставался на острове Калипсо семь лет, но не забывал о своей цели. Наконец он встретил финикийцев, которые были экспертами в мореплавании, и они доставили его обратно домой.

– Его семья его узнала? Он, должно быть, изменился.

– Родные узнали Одиссея, потому что у него с детства был шрам на руке. – Я подумала о шраме, который оставил моей матери удар молнии. Я узнала бы маму везде, и в Краю живых, и в Краю мёртвых.

– Неплохая история. Расскажи мне ещё.

Я вспомнила зиму, когда я, болея гриппом, произнесла в точности эти же слова. От жара я не могла заснуть, а мама не спала, чтобы составить мне компанию. В мерцающем свете свечи её лицо обретало призрачные очертания, тень вытягивалась то в одну сторону, то в другую. Я просила её рассказывать историю за историей. И она подчинялась, говоря шёпотом, чтобы не перебудить остальных домашних, спящих рядом на кровати канг. Наконец она сказала:

– Больше этой ночью ты из меня ничего не вытянешь. Я устала, и теперь это твои истории.

Я сказала племяннице:

– Больше этим вечером ты из меня ничего не вытянешь.

Она хихикнула:

– Ты говоришь как бабушка!

Сестра подошла к нам с едой. Запах рыбного рагу потянул меня обратно, в тот китайский Новый год, когда Эюн была влюблена, а я уснула перед воком и подожгла себя. А потом пришёл и голос моей матери – шёпот в ветре памяти.

Шестнадцать

Мама рассказывала мне истории, когда я была в её чреве. Она сплетала нити слов до тех пор, пока они не превращались в гобелен осознания. До тех пор, пока я не начала слышать её.

– Хехе Манни создала мир ударяя в барабан, – говорила она мне. – Она взяла кусок неба и сделала из него тамбурин. Она взяла высящуюся гору и сделала из неё барабанную палочку. Когда небесный тамбурин принял удар горной палочки, раздался громкий взрыв, сотворивший мужчин, и женщин, и всех существ.

В другой раз она рассказывала:

– Добрая небесная мать Абка Хехе билась со злым Йелули, а затем создала всех людей.

А в другой:

– Свет солнца, мать Улундун, дала рождение всем живым созданиям. Она сотворила небеса, землю, горы, реки и нас.

Тёплый материнский голос ласкал меня:

– У каждого маньчжурца есть три души, так что ничего страшного, если каждая из них верит в свою историю сотворения.

Сейчас мамино лицо появилось посреди моей слепоты:

– Айми, ты должна увидеть.

* * *

Я сказала Айнаре:

– Я слышала голос мамы.

– Я всё время слышу её голос. Что она тебе сказала?

– Сказала: «Айми, ты должна увидеть».

– Слишком очевидно.

Я нахмурилась:

– А что она говорит тебе?

– Напоминает, чтобы я оплачивала счета, велит сводить Лиен к дантисту, диктует рецепты блюд для вока.

Меня мама одарила одним лишь предложением. И всё равно я была благодарна уже и за это – за слово, вздох, знак. Я набрала в грудь воздуха:

– Мама когда-нибудь говорила тебе, что она тебя любит?

Голос Айнары окружал меня, пока она суетилась в кухне, гремя кастрюлями и со стуком расставляя тарелки на полках.

– Айми, как ты можешь быть такой умницей и такой дурой одновременно? С чего бы ей говорить, что она меня любит?

– С того, что она наша мать.

– Ну да. Тебе нужно, чтобы кто-то сказал тебе, что небо голубое, а солнце яркое?

Я усмехнулась без особого веселья:

– Ну вообще-то да: сама-то я теперь не могу увидеть.

До меня долетела струйка шампуня Айнары с ароматом пионов.

– Ты не всегда не могла. Твоя нынешняя слепота не стирает все те годы, когда ты отказывалась видеть.

Я кивнула. Мне не хотелось упустить шанс сказать сестре то, что я хотела бы сказать маме:

– Я люблю тебя.

Она подождала, не добавлю ли я что-нибудь, а затем ответила:

– Я знаю.

– Ты винишь меня за то, что я не приехала домой на твою свадьбу? – спросила я.

– Я на твою тоже не приехала.

Это было не одно и то же. Айнаре пришлось бы подавать документы на паспорт, а потом предоставлять финансовые гарантии, чтобы получить туристическую визу США.

Я почувствовала, как она встала в нескольких сантиметрах от меня: её дыхание согревало мне щёки.

– Когда ты сказала, что собираешься в старшую школу в Харбине, я поняла, что ты уехала навсегда. Мама сказала, что ты вернёшься, но, думаю, она тоже в это не верила.

– Я собиралась вернуться.

– Как можно сравнивать Вечную Весну с Харбином, где есть живопись, и архитектура, и музеи? Мы все знали, что потом ты поступишь в университет. Я думала, ты поедешь в Пекин. Но даже нашей столицы было недостаточно: тебе понадобилось отправиться в столицу другой страны.

– Нью-Йорк – не столица Америки.

– Какая разница? Смысл в том, что уже в свои четырнадцать я знала, что ты не приедешь назад. – Айнара глубоко вдохнула и с шумом выпустила воздух. – Почему ты не приехала домой, чтобы устроить свадьбу здесь?

– Ты знаешь почему: я поссорилась с мамой. Она не приняла Дэвида, не приняла мою карьеру. Она не приняла меня.

– Вот ведь беда.

Я кивнула.

Айнара застонала – слишком громко:

– Это был сарказм. Мама и про меня думала, что мне нужно выучиться на западного врача вдобавок к традиционной китайской медицине. Она считала, что я тоже поеду в школу, как ты, и никогда не вернусь.

Я сдвинула брови:

– Но ты хорошая дочь.

– Я не хорошая дочь. Я просто та дочь, которая осталась, – потому, что хотела, а не потому, что этого хотела мама. Принятие – не то же самое, что любовь. У меня есть планы на жизнь Лиен, но она вырастет и будет жить своим умом.

Я слепо потянулась к сестре. На полпути её руки поймали мои.

– Я скучала по тебе, – произнесла я. – И по тому, какими сёстрами мы были в детстве, и по тому, какими могли бы стать, повзрослев.

– Неужели за все эти годы ты ни разу не была в отпуске?

И снова я подумала о том, как различаются наши жизни.

– Мы ездим повидаться с семьёй Дэвида на День благодарения и на Рождество. Только на выходные. В Америке нет недели каникул на китайский Новый год или День нации. Раз в год у меня есть неделя отдыха, и