неё падал взгляд другого мужчины; всякий раз, когда движение её руки, наливавшей в глиняную кружку чай, казалось ему слишком красивым; всякий раз, когда лёгкой и плавной походкой Сойку проходила по двору его дома и улыбалась.

Он был пьян, когда убивал её. Так же как и его друзья, заставившие её пройти через то, что для юной девушки страшнее смерти, прежде чем её муж сомкнул руки на её шее.

Смерть была холодной и тёмно-серой. Она ошеломила её. В тот миг, когда Сойку поняла, что смотрит на собственное измученное тело со стороны, она так испугалась, что ринулась обратно. Жажда жизни, пережитый страх и обида сыграли с нею злую шутку, привязав мятущийся дух к мёртвой плоти.

Они скинули её тело в колодец, в сырую темноту, где Сойку оказалась пленницей. Ей было девятнадцать лет.

Долгие месяцы она не слышала ничего, кроме гула воды в ушах. Не ощущала запахов и не хотела пить. Только холод да тоска полнили её душу. Потом, в пору тёмной ночи, когда даже сумеречные создания затихают, внутри неё зародилась ненависть.

Ненависть уродует душу, но желание уничтожить тех, кто так обошёлся с ней, было столь острым, что девушка согласилась стать чудовищем. Красота не принесла ей ни счастья, ни покоя. Так, может, облик, способный заставить кровь стыть в жилах, станет ей отрадой?

Сойку вернулась в мир живых в тот миг, когда крохотный паучок упал в воду заброшенного колодца и утонул.

Вцепившись в эту маленькую хищную жизнь, Сойку изменилась, поглотив её и уподобившись её прежнему обладателю.

Она стала демоном из легенд, страшным плотоядным существом. Её мучители погибали один за другим, разорванные на мелкие клочки. Она смеялась, когда ужас плескался в их глазах, устремлённых на неё.

Убийцу своего она оставила напоследок. Он знал, что Сойку идёт за ним, потому сошёл с ума прежде, чем она и впрямь пришла. Обезумевший от страха, он умирал дольше всех.

Только это не принесло облегчения. Голод, который не пожелаешь изведать никому, был неутолим. Месть не стала удовлетворением, а ненависть только росла.

Подобное притягивается к подобному. Поэтому она нашла тех, кто разделял её участь. Самая младшая, она ещё долго оставалась похожей на человека. Её названые сёстры жили подобно диким животным, Сойку же предпочитала обладать человеческим домом. Ей, как и прежде, нравились шелка, книги и музыка, но ничто больше не приносило того трепетного, истинного удовольствия, которое она испытывала, будучи смертной.

Однажды она поняла: не только те, кому она мстила, были повинны в её смерти. Тогда в её сердце зародилось новое желание, острое и жгучее. Она захотела уничтожить квартал Симабара и всех, кто был хоть как-то с ним связан.

У неё был план, названые сёстры поддержали её. Нужно было копить силы, ведь то, что она задумала, требовало многого. Годы ушли на то, чтобы Сойку поглотила достаточно жизней, чтобы понести. Годы ушли, чтобы взрастить девочку, духовной силы которой хватило бы, чтобы сделать чудовищ, отведавших её плоти, неуязвимыми.

Всего один день понадобился, чтоб всё пошло прахом.

Сойку, забившаяся в дальний угол своей пещеры под некогда красивым человеческим домом, надышалась дымом пожара. Будь она существом иного рода – умерла бы. Однако она просто погрузилась в трёхдневный сон. Он длился, пока воздух вокруг не очистился. Тогда она и обнаружила: её логово, как и союзники, обратилось пеплом и остатками обгоревших досок. Она выла и стенала, сидя на пепелище. Её крики распугивали зверей и птиц.

Сойку проклинала себя за то, что в ней всё ещё была человечность. Не будь её – не было бы так больно. Она рыдала, оплакивая не сестёр, не чудовищную кладку яиц, которую вовсе не связывала с материнством. Сойку скорбела по сгоревшим в пожаре надеждам на утоление жажды мщения, не дававшей ей дышать.

Потом рыдания кончились. Она сидела, не чувствуя ни голода, ни холода первых снежинок, падающих на её уродливое и сильное тело. Лишь изредка чудовище перебирало затёкшими лапами. Так продолжалось до тех пор, пока сердце её не стало жёстче, чем прежде. Выболевшее и очерствевшее, оно вновь наполнилось ненавистью. На этот раз к тем, кто был повинен в уничтожившем усадьбу пожаре.

В этот раз Сойку точно знала, кого винить.

Глава 1

Печень обезьяны

Катаси

Солнечное утро сменило дождливую ночь. Катаси проснулся первым. Недолго он смотрел на спящую девушку, укрытую стёганым кимоно. Он порадовался тому, что мыши принесли им одежду по погоде: без неё их путешествие было обречено на провал ещё до начала.

Во сне Юкия казалась совсем юной. Нежное и, безусловно, красивое лицо в то же время не было безмятежным. Девушка выглядела уставшей даже во сне. Глубокие тени залегли под её сомкнутыми веками, а румянец на слишком бледных щеках казался нездоровым. Тем не менее дыхание её было ровным, спокойным и размеренным… Катаси впервые задумался: почему он не допускал ни единой мысли бросить её? Чувство долга, о котором он говорил накануне, было сильным. Однако, как бы он ни убеждал Юкию в обратном, не оно было главной причиной зародившейся в его сердце преданности. Что-то совершенно иное вызывало в нём желание оградить едва знакомую девушку от невзгод. Если же не получится (а он понимал, что так и будет), то сделать её трудный путь хоть чуточку проще. Да, он считал Юкию красавицей, но и не это было главной причиной его странной привязанности, возникшей в одночасье из ниоткуда. Он вообще не был уверен, что это не какие-то чары, навеянные осколком жемчужины в шраме на его брови. Может, карп взывает к ней, потому мистическая сила требует от него вести Юкию к истоку реки?

Катаси обдумывал эту мысль, когда девушка сонно потянулась и перевернулась на бок. Она подложила крохотную ладонь под круглую щёку, точно маленький ребёнок, и внутри у Катаси что-то сладко сжалось. Нет, виной всему была не жемчужина, а сама Юкия. Может, они были знакомы в прошлой жизни и теперь их пути связаны самими богами?

Катаси понял, что не хочет больше метаться среди собственных мыслей. Было ясно одно: сидя в крохотном шалаше, построенном неизвестным охотником для временного ночлега, он не найдёт ответов на свои вопросы, как бы ни старался.

Мужчина уяснил с детства: если заняты руки – мысли становятся яснее. Поэтому он потянулся к успевшей полностью просохнуть сумке. Порадовался он и тому,