даров, – признался он Массону, – но мы ведем себя, как подобает “торговым представителям”, а если будем вынуждены превратиться в политических посланников, то порадуем эмира Кабула и без безделушек из Бирмингема»[608]. Для Дост-Мохаммеда у него была всего лишь «пара пистолетов» и телескоп, не считая мешка «булавок, иголок, ножниц, перочинных ножей, шелковых платочков, игрушек, часов, музыкальных табакерок для “придворных дам”»[609]. Но Дост-Мохаммед принял эти жалкие подарки «с признательностью, всячески подчеркивая, что для него это большая честь»[610]. Бёрнс покинул его, пятясь и прижимая к груди ладони, весьма довольный собой.

Но стоило Бёрнсу выйти, как Дост-Мохаммед швырнул его подарки на пол и «отвернулся». «Любуйтесь! – прошипел он. – Я чтил и благодарил этого ференги на все 6000 рупий, а взамен получил кучу иголок, булавок и игрушек в доказательство своего безумия»[611].

Бёрнс рассеянно ехал по Кабулу. «В городе я, без сомнения, вызывал любопытство, – записал он. – До чего же этот город кипит жизнью!»[612] При виде его люди кричали: «Пощади Кабул! Не разрушай Кабул!»[613] «Я не знал, чем обернется эта миссия, – признавался Массон, – и не уверен, что он [Бёрнс] смог бы мне ответить, с чем прибыл в Кабул, да и правительство вряд ли сумело бы объяснить, зачем его сюда прислало»[614]. «Я фаталист, – не зря записал Бёрнс когда-то, – скептик и глупец, голова моя забита тщеславием, я преувеличиваю свои способности»[615].

Политика Кабула была запутанной даже в лучшее время, а это время было далеко не лучшим. Массон и Бёрнс посвятили много часов распутыванию клубков свар, протекций и страхов, позволявших Афганистану не распадаться. «Вы вывалили передо мной кучу камней, способную осыпаться от любого шороха, – с признательность говорил Бёрнс Массону. – Тропа так опасна, что лучше считать это предостережением о предстоящих мне неприятностях»[616]. «Я весьма обязан мистеру Массону, – докладывал он Макнахтену, – чья начитанность, долгое пребывание в этой стране и глубокое понимание народа и событий позволяют мне на каждом шагу делать более верные умозаключения, чем те, к которым я пришел бы только на основании своего короткого пребывания в Кабуле»[617].

Дост-Мохаммед устал спать вполглаза. Он хотел избавиться от угрозы нападения персов и Ранджита Сингха. От последнего он также ждал возвращения Пешавара, города, позволявшего контролировать Хайберский перевал и торговые пути из Индии в Афганистан. Ранджит Сингх отбил его у одного из братьев Дост-Мохаммеда в 1834 году. «У меня было и остается большое желание дружить с британским правительством, – писал Дост-Мохаммед Бёрнсу, – и благодаря его содействию изгнать сикхов из Пешавара»[618]. С этим, увы, дело обстояло далеко не просто. Как говорил Массону Поттинджер за несколько месяцев до этого, «чем бы ни кончилась миссия капитана Бёрнса, сейчас ему категорически запрещено вмешиваться в политику»[619]. Бёрнса прислали для переговоров о таможенных пошлинах, а не о политических союзах.

Тема таможенных пошлин была Бёрнсу скучна. «Если предположить, что Дост-Мохаммед-Хан настолько влиятелен и могущественен, как считают, – докладывал он Ост-Индской компании, – то вряд ли нам противопоказано предлагать ему или заключать с ним тайное соглашение, которое не умаляло бы нашего влияния»[620]. Не дожидаясь ответа из Индии, он приступил к переговорам.

Если бы Бёрнс прислушался к Массону и стал играть в кабульские игры по-афгански, все могло бы сложиться совершенно по-другому. Но Бёрнс к нему не прислушался. «Со мной, – писал Массон, – он всегда был очень добр и предупредителен, что не мешало различиям во всех наших взглядах. Я всегда делился с ним своими соображениями со всей откровенностью, желая ему только успеха. Я не сердился, когда он к ним не прислушивался, так как знал, что он мог счесть их дерзостью, недаром как-то раз в ответ на мою просьбу быть поосторожнее он ответил: “Я сам за себя отвечаю, Массон, и должен поступать по своим собственным понятиям”»[621].

Бёрнс хотел наслаждаться жизнью. Массон быстро понял, почему он просит поселить его «там, где не будет слежки»[622]. Вечера он посвящал сладострастию, проводя время в объятиях кабульских красавиц. «Под открытым небом они смахивают на призраков и навевают тоску; но если правда то, что о них рассказывают, то под крышей они быстро развеют неверное впечатление, сложившееся вне дома», – писал он с вожделением[623]. Афганцы не верили своим глазам: неужели с британцами настолько легко вести дела?

Вскоре к Массону пожаловал гость – Сами-Хан. «Он долго ходил вокруг да около, а потом предложил последовать примеру моего блистательного соотечественника и тоже наполнить дом черноглазыми девицами, на что я возразил, что мой дом для этого маловат». Тогда Сами-Хан предложил ему дом побольше. «Я осведомился, откуда возьмутся девицы. Он ответил, что я смогу выбирать их по своему вкусу, а он позаботится, чтобы мне не было отказа. Я сказал, что такое расположение выше всяких похвал, но я, пожалуй, продолжу жить тихо, как привык»[624].

В кабульской политике лишь одно оставалось неизменным: ничто не было тем, чем казалось. «Афганцы – конечности моего тела, – говаривал Дост-Мохаммед, – как же мне их не беречь? Недаром говорят: если одной конечности больно, другим не может быть покойно»[625]. На самом деле Дост-Мохаммед не ожидал, что Ранджит Сингх отдаст ему Пешавар. Ведь этот город никогда ему не принадлежал: раньше там хозяйничал его брат. «Джабар-Хан настаивал, чтобы капитан Бёрнс отверг предложение, которое ему собирались сделать, – писал Массон. – Я поступал так же, и самым настойчивым образом»[626]. Но Бёрнс был слишком очарован Дост-Мохаммедом, чтобы к ним прислушаться. «Никогда еще меня так хорошо не принимали, – делился он с Массоном. – Он пойдет для нас на все!»[627] «Сегодня днем меня приватным образом вызывал эмир, – записал Бёрнс в дневнике, – и сказал среди прочего, что все его взгляды и интересы – английские и что он во всем поступит так, как мы пожелаем»[628].

Однажды вечером Массон застал Бёрнса у него дома, у камина, без «черноглазых девиц», более озабоченного, чем обычно.

«Массон, – сказал он взволнованно, – я пошел ва-банк»[629].

Министры Дост-Мохаммеда «предложили, чтобы в обмен на передачу эмиру Пешавара один из сыновей эмира находился в Лахоре, у махараджи, как заложник верности своего отца достигнутым договоренностям». Бёрнс сразу «ответил им, что все будет устроено так, как они желают»[630]. Его предложение быстро стало «известно каждому торговцу тыквами на базаре»[631]. «Я только и мог, – записал Массон, – что высказать опасение худших последствий»[632].

«Дост-Мохаммед-Хан, – писал Массон другу, – полностью встал на нашу сторону, то ли будучи себе на