– Он… он… теперь я понимаю, почему вы так поступили.Когда вы увидели меня рядом с ним, вы… у вас возникли сомнения, то есть я хочусказать… – Она отвернулась и начала дышать медленно и глубоко, как при приступеастмы. – Я ничего не знала, – вдруг произнесла она, и это прозвучалотак жалко, с такой детской обидой, что я испугалась: она, чего доброго, сейчасрасплачется.

– Да ладно, – вздохнула я. – С кем не бывает.

– Вы не понимаете, Юля, вы ничего не понимаете, –пробормотала она, но от слез удержалась, что меня немного успокоило.

– Почему не понимаю? Вы влюбились в мужчину, которыйоказался мерзавцем. Такое сплошь и рядом. В вашем случае все много лучше,похоже, он вас любит, так что, наплевав на кое-какие его малоприятные качества,вы…

– Наверное, я заслужила ваши насмешки, – кивнулаона.

– Не обижайтесь, я серьезно. Вспомните известную фразу:любовь все преодолевает.

– У нас не может быть с ним ничего общего.

«Поздновато опомнилась, – мысленно усмехнуласья. – Такие, как Долгих, ни за что не отдадут то, что считают своим, атебя, похоже, он уже считает своей собственностью. Хотя известное имя, может, иудержит его от решительных действий. В любом случае дамочке лучше покинутьгород уже сегодня».

– Это ваше дело, – пожала я плечами, посмотрела нанее и добавила: – Вы твердо решили? – Если честно, все это было мненеинтересно. Ни ее страдания, ни разговор, который я вынуждена была вести сней, мне хотелось поскорее оказаться у Виссариона и выбросить ее из головы. Ноповернуться и уйти было бы невежливо, да и сомневалась я, что она позволит мнеуйти, а если и удастся мне это сделать, где гарантия, что не будет еще встречи,потом еще!.. Эти мысли вынудили меня сказать: – Вам лучше уехать отсюда.

– Я не могу. У меня мать в больнице. Да и не в этомдело. – Она махнула рукой. Я ждала, что она скажет дальше, но она вроде бызабыла, что я стою рядом, смотрела куда-то вдаль и хмурилась. Я прикидывала,что разумнее: задать ей вопрос или уйти, пока она занята своими мыслями, но таки не решила, потому что она заговорила: – В этом городе нет человека,способного противостоять ему. Ведь так? – Она вновь уставилась в мои глаза,а я подумала: «Уж не спятила ли она? А что, говорят, такое бывает, сильнейшеепотрясение, то да се…» Нет, сумасшедшей она, конечно, не была, сейчас выгляделаспокойной и решительной, от недавней нервозности и следа не осталось.

– Так вы хотите попробовать? – с насмешливымудивлением спросила я.

– Хочу, – отрезала она и в тот момент меньше всегопоходила на влюбленную бабу, которую провел какой-то подлец.

– Что ж, – пожала я плечами. – Дело ваше.Правда, опасное, если вы рассчитываете на его любовь, то, скорее всего, зря. Онжену убил, говорят, они были счастливой парой до той поры, пока она имеланеосторожность влезть в его дела.

– Я всегда помню об осторожности, – кивнулаона. – Я хотела поговорить с вами о другом. Того, что я узнала, хватило,чтобы понять, с кем я имею дело, но этого недостаточно, чтобы изменитьситуацию. Даже для статьи нужны доказательства. Вы понимаете? Иначе в ней будутлишь голословные обвинения, от которых он попросту отмахнется. – Она опятьвзглянула на меня, а я почувствовала, как по спине прошел холодок. Не оттого,что вновь заподозрила ее в коварстве, нет, я была далека от этого, я верила ей,по крайней мере, верила, что в ту минуту она была искренна. Это был холодокблизкой опасности, предчувствия, если угодно, но оно не испугало меня, скорее,наоборот. А еще меня поразил ее взгляд. Я опять пожала плечами.

– Если вы хотите знать, есть ли у меня какие-нибудьдоказательства, я вам отвечу – нет. Да и откуда им взяться? Никто в этом городевам не поможет. Никто. А если и найдутся такие идиоты, то очень скоро лишатсяголовы. Ментам не верьте. Вообще никому не верьте.

– А вам? – спросила она требовательно.

Я усмехнулась:

– Я не стану рисковать понапрасну.

– Что ж. – Она чуть помедлила. – Не думайте,что я удивлена. – Она резко повернулась и пошла прочь.

А я отправилась к Виссариону.

Я была уверена, что поступила правильно, и все же… Елена нешла у меня из головы, я вновь и вновь возвращалась к нашему разговору, и чембольше убеждала себя в своей правоте, тем больше сомневалась.

Ник по-прежнему не появлялся, и я позвонила ему сама. К томувремени мое беспокойство за Елену достигло критической точки, и пребывать вневедении я больше не могла. С Ником мы встретились в кафе, я пришла раньше инаблюдала в окно за прохожими. Он вошел, сбросил куртку и поцеловал меня в лоб.

– Ну, что, радость моя, скучаешь?

– Ага. То ты глаза мозолишь с утра до вечера, то вдругисчезаешь неизвестно куда.

– Работа, солнышко. Папа трудится не покладая рук, покаты бьешь баклуши.

– Ты сам сказал, чтоб я не лезла.

– Правильно сказал. Какой от тебя толк?

– Как продвигается твое расследование?

– Твое? – передразнил он. – Я думал, это нашеобщее дело.

– Ладно, можешь не отвечать, судя по твоему настроению,дела оставляют желать лучшего.

– Ты исключительно проницательна, – хмыкнул он,подозвал официанта, заказал себе коньяк и кофе и вдруг посмотрел исподлобья темособым взглядом, который я ненавидела и боялась. Узкие губы дрогнули впрезрительной усмешке, а глаза точно говорили: «Я тебя насквозь вижу». В такиеминуты я не сомневалась, что все так и есть, и признавала за Ником этуособенность: читать чужие мысли. От его взгляда было не уйти, не спрятаться, яспокойно выдержала его, отлично зная, что этим Ника не обманешь. Он опятьусмехнулся, будто подтверждая мою мысль, а я вздохнула. – В чем дело,счастье мое? – спросил он.

– Настроение ни к черту. Сына не видела больше месяца.

– Да? Вроде бы Рахманов у тебя частый гость. Тачкановая – его подарок? Или появился еще кто-то?

– Его. Это отступные за то, чтобы я не приставала к немус ребенком. Он не хочет, чтобы мальчик ко мне привязался, говорит, так лучшедля сына.

– Разумно, между прочим. Кстати, Рахманова пару развидели в компании с этой журналисткой, как ее… черт… – Я замерла, совершенноневероятно, чтобы он забыл имя Кузьминской, у Ника отменная память, и то, чтоон сейчас валяет дурака и морщит лоб… – Не помнишь ее фамилию? – спросилон.

– Нет. Зовут Елена, это точно.