Он как-то странно нейтрализовал свое лицо: наморщил нос, по-лошадиному вытянул верхнюю губу. Я не разобрала, что это: притворное извинение или попытка подавить смешок торжества. Позже до меня дошло, что это было притворное торжество.

Я упомянула чету Мандела в шутку. Но Сирил не был склонен шутить. В жизни не встречала менее пылкого мужчину, который при этом ценил бы себя так высоко. Он был крайне высокомерным интровертом. На его взгляд, от Манделы его отличали не цвет кожи и не степень отваги, а только интенсивность борьбы. Манделе повезло: ему подвернулось великое дело, вот и все. Да, в тюрьме на острове Роббен ему пришлось туго, но восхождение по лестнице лейбористской партии в Кройдоне тоже требовало усилий.

Он приносил мне для стирки свои жилетки. Не лично мне: Поршень Пит обеспечил мне услуги прачки. Когда Сирил прознал, кто платит за стирку его жилеток, он распсиховался. Либо смирись, либо забирай их не такими душистыми, как привык, отрезала я. Это было крупнейшее испытание его принципиальности. Дело было не в том, что я позволяла прежнему любовнику содержать и любить меня. Будь у него хоть капля ревности, он бы не посмел в этом сознаться. Для него было неприемлемо другое: каким-то образом пользоваться «незаработанными» деньгами.

— Чем именно владеет этот твой бывший любовник? — осведомился он.

— Страной, — сообщила я.

— А сколько он платит женщине, которая для тебя стирает?

— Не только для меня, но и для тебя.

— Да, но сколько?

Я не могла не усугубить его страдания.

— Гроши.

— И за это он ждет сексуальных услуг?

— А как же!

— От нее или от тебя?

— От нас обеих.

Не будь я беременна его ребенком, он бы набросился на меня с кулаками.

По моей прихоти — должна же я была как-то его испачкать — мы зачали Пена на куче жилеток.

Он был внимательным любовником. Не страстным, но зорким и учтивым. Можно было подумать, что он вычитал, как все это делается, в учебнике. «Не навязывайся. Уважай партнера. Половые отношения — фундамент здорового общества и поэтому должны пониматься как акт взаимности и сотрудничества». Если вы изъявляли какое-то желание, он очень старался его удовлетворить. Для этого нужно было, правда, знать, чего вы хотите. Называйте меня неблагодарной, но в конечном счете такая почтительность отбивает желание чего-либо хотеть.

Сирил ошибался насчет женщин так же, как насчет всего остального. Не надо чрезмерно возводить в принцип сексуальные отношения. Мужчины, излишне систематизирующие секс, изматывают вас своим вниманием; вы все это время жаждете чего-то другого. Как назвать это «другое»? Думаю, весомостью. Наслаждением от бездумного веса, телесным свидетельством того, что происходит нечто очень важное.

Между прочим, предпочтение, которое я отдавала весомости в ущерб экстазу, изумляло большинство мужчин, с которыми я спала. Они принимали это за податливость, но быстро убеждались, что ошибаются. Эта склонность проистекает не из пассивности, вынуждена я была предупреждать их на случай, если они решат перейти к пощечинам. Придавливающий меня вес мужчины был чисто животной потребностью, вызовом, побуждавшим ответить на давление давлением, — думаю, именно это чувствует лошадь под умелым наездником. Что бы он ни думал, лошадь знает, что при желании сможет его скинуть.

Об одном я сожалею: как редко достигался этот взаимный опыт силы. Даже опрокинутая, пылающая, сжимающая сильными руками их бедра, я чувствовала, как убывает их уверенность. Десятилетие за десятилетием я чувствовала, как она убывает все сильнее, чтобы в конце концов совсем иссякнуть. Уже не могу ссылаться на свой опыт, но могу предположить, что современный мужчина стал совершенно невесомым.

Сирил, по крайней мере — вернемся к нему, — не был наездником. Он вообще не одобрял жестокие виды спорта.

Он оставил меня, как и должно было произойти — я уловила иронию, — ради Винни Манделы. Не буквально ради нее, но все же на бейсбольном стадионе.