сцене и накрытом бордовой скатертью, которую не сняли после последнего мероприятия. Стоящее рядом пианино добавляло картине нереальность. Напротив стола президиума одиноко стоял стул. Когда я зашла, мне показалось, что я слышу голос Зои Ивановны, которая рассказывала что-то полицейскому:

— …нет, нет, там очень приличная семья, мать — главбух на большой фирме, бабушка — активистка в совете пенсионеров района, отец есть, нет, там все по-другому… — но, увидев меня, резко замолчала.

Мать — главбух на большой фирме, это у меня. Значит она ему о нашей семье рассказывала, только при чем тут Светка, непонятно.

Зоя Ивановна непривычно для себя улыбнулась и сказала максимально возможным ласковым голосом:

— Егорова, садись сюда! — и показала на стул так, будто у меня был выбор, куда сесть. Молодой полицейский со мной на сцену не пошел, сел в зале, я слышала, как хлопнуло откидное кресло в ряду.

— Значит так, — начал мужчина, сидящий за столом, — меня зовут капитан Андреев, и у меня к тебе, Егорова, будет несколько вопросов…

— Со Светой что-то случилось? — не выдержала я и спросила, уже давно догадываясь, что случилось, и явно что-то страшное. Я почему-то подумала, что она попала в полицию. Вот не знаю, с чего я так решила, но это было единственное объяснение всему происходящему: полицейским с их вопросами в школе и тому, как меня на уроке физкультуры вызывала в коридор Зоя Ивановна.

Капитан Андреев не стал притворно качать головой, как завуч, а посмотрел на меня внимательно своими серыми навыкате в красных прожилках глазами и сказал:

— Она из окна выбросилась.

У меня как-то резко поплыло все перед глазами. Я сразу поняла смысл сказанного, не так, как было в разговоре с завучем. В ту же секунду, как капитан сказал эти слова, я представила себе Светкино тело на тротуаре, а под ним растекается лужа крови.

Сквозь глухую вату я услышала крик Лидочки, топот ног и хлопанье дверей, и голос полицейского, звучавший с укоризной:

— Ну что же вы ее не подготовили?!

А в ответ незнакомый вначале голос, но потом оказавшийся Зоей Ивановной, которая оправдывалась:

— Вы же сами просили никому ничего не рассказывать!

В нос мне ударил резкий запах, и меня стали опять усаживать на стул. С одной стороны меня держал под локоть молодой милиционер, а с другой — школьная медсестра. Лидочка стояла, протягивая початую бутылку газировки:

— На, Вика, выпей!

— Мда, — многозначительно сказал капитан, усаживаясь обратно за стол, — говорить можешь?

— Могу — сказала я почему-то охрипшим голосом.

— Ну хорошо, продолжим. Значит так, вы с покойной Мартинчик были подруги?

Я молча кивнула.

— А с кем она еще в классе дружила?

— Ни с кем.

— Это точно? А мальчик у нее был?

— Нет.

— А может был? Ну не в школе, например, а во дворе или еще где-то?

— Она мне не рассказывала, — меня очень удивил вопрос про мальчика. Не то, чтобы Светка не могла понравится какому-то мальчику, скорее наоборот, но только нравиться им она вроде бы как не сильно и рвалась, а один раз вообще сказала мне, что ничего хорошего в парнях нет, и это выдумки всё. Я еще тогда засмеялась и спросила, не общалась ли она с моей бабушкой, а то такое впечатление, что они сговорились.

— А она тебе, что, все-все рассказывала? — уточнил капитан.

— Да, — сказала я, и хотела добавить, что и я ей все-все рассказывала, но потом подумала, что это к делу не относится и промолчала.

— А ты дома у нее бывала? — неожиданно спросил капитан. Я не знаю, почему он такое спросил, но дело в том, что я никогда у Светки не бывала. Я знала, где ее дом, она мне показывала издали, его немного видно от «нашего» перекрестка, но я даже не знала, какой ее подъезд и на каком этаже она живет. Жила. На каком этаже она жила.

Вначале меня бабушка не пускала. «Нечего шляться по чужим домам!», говорила она, «приводи своих подружек лучше к нам». Правда, потом она как-то резко передумала, и даже сказала, что у нас пропали серебряные ложечки из буфета, но мама сказала, что ложечки бабушка сама куда-то засунула, и велела приводить Свету. Бабушка поджала губы и на маму обиделась. Но она всегда на нее обижалась, так что ничего нового в этом не было. А когда мы подросли, Светка меня больше к себе не приглашала.

— Да что ты там не видела?! — говорила она, — у нас с братом одна комната на двоих, неудобно. Другое дело у тебя! — говорила она, располагаясь поудобнее на моей кровати, поглаживая ладошкой постеленный на неё шерстяной плед.

И я призналась полицейскому, что нет, не бывала я у Светки дома. Он пометил что-то на верхнем листике в неровной пачке бумаг, лежащей поверх черной дерматиновой папки на столе.

— А семью ты ее знаешь?

Все, что я знала о Светкиной семье, я знала от нее. Ее мать приходила как-то на утренник еще в младшей школе, высокая, симпатичная женщина с красивым лицом и пухлыми губами, Света выросла очень похожей на неё. На Светиной маме было тогда необыкновенное бледно-розовое платье, легкое и воздушное, и бабушка прошептала моей маме, перегнувшись через меня:

— Какой позор! Разве так можно?

Но мама ничего ей не ответила. Больше Светкина мама никогда не приходила ни на какие концерты и утренники, а потом и Светка перестала в них участвовать.

— Им надо — пускай пляшут! — говорила она, имея в виду учителей и завуча, Зою Ивановну.

Еще в классе пятом у Светки появился отчим. Она рассказала мне об этом с нескрываемой гордостью и была очень расстроена, когда он через какое-то время исчез. Но потом снова появился, но оказалось, что другой. Пропал ли этот, я не знала, Светка больше о нем не рассказывала. Мы вообще мало говорили о ее семье, слушали музыку у меня в комнате, записывали видео и разговаривали о чем угодно, но не о ее семье.

Например, о своем старшем брате она вообще ничего мне не рассказывала. И хотя меня интересовало, как это, когда у тебя есть брат, да еще старший, Светка эту тему почему-то избегала. За все годы нашей с ней дружбы я только и узнала, что его зовут Леша, и он старше её на пару лет. Леша учился не в нашей школе, а в какой, Светка не говорила.

Капитан опять что-то черкнул в листе после моего ответа и, отложив ручку, внимательно посмотрел на меня:

— Расскажи-ка мне во всех подробностях