про вчерашний день. И заодно про сегодняшнее утро. Например, как у вас с ней было заведено: вы вместе ходили в школу, или по-отдельности и встречались уже тут?

Мне показалось, что Зоя Ивановна кинула слегка удивленный взгляд на капитана, наверное, она уже все ему рассказала и теперь удивляется, что он притворятся, что не в курсе. Но я не стала его разоблачать и сказала, что да, встречаемся, встречались, то есть, и достала из кармана телефон, который слава богу, не разбился, когда я сползла со стула на пол, и показала ему мои сообщения, на которые некому было больше отвечать.

Капитан схватил его и, не спрашивая разрешения, начал жадно листать нашу со Светкой переписку.

— Мы его изымем как улику, — объявил он, пряча телефон к себе в карман. Этого я никак не ожидала:

— А! Э! — не находила я слов, — а как же, если мама позвонит? А что я дома скажу?

Тут Зоя Ивановна, наверное, вспомнила, что она вообще-то тут главная и сказала:

— Действительно!

Капитан выписал мне справку, в которой я не могла прочитать ни одного слова, такой у него был ужасный почерк, но, по тем словам, которые были в ней заранее напечатаны, сообразила, что это документ об изъятии моего телефона.

— Вот, отдашь дома маме с папой, — сказал он, протягивая ее мне.

Тут я сообразила, что там же не только наша со Светкой переписка! Там и мамины смс-ки, и бабушкины, и все мои аккаунты, но было уже поздно. Мне показалось, что Капитан даже как-то утратил ко мне интерес, завладев моим телефоном. Тут еще прозвенел звонок.

— Это у вас последний урок? — уточнила Зоя Ивановна. Я кивнула. Но тут полицейский вдруг спросил:

— А чего ты ей не перезвонила, когда она не ответила?

Надо было бы сказать ему, что Светка не хотела этого, но я сказала:

— А я звонила. Посмотрите, в телефоне есть два вызова от меня, — и тут я вспомнила еще кое-что, — и она сбросила второй.

Капитан посмотрел на меня с удивлением:

— Так, когда это было? — спросил и тут же полез доставать мой телефон, — кстати, пароль скажи.

Внимательно посмотрев на список вызовов, он сказал:

— Это не могла быть она, она в пять утра из окна выбросилась.

Я стояла в женском туалете и умывалась холодной водой. Меня вырвало прямо там в актовом зале, на бордовую бархатную скатерть на столе, на бумаги, лежащие неровной стопкой на черной дерматиновой папке, на мою кофту.

— Вроде же все хорошо было…, — говорила успокаивающе мне Лидочка, когда вела меня под руку в туалет.

Нас обгоняли какие-то школьники, притормаживали, некоторые удивленно оборачивались, кто-то кричал:

— Добрый день, Лидия Петровна!

Но Лидочка им не отвечала, а только отмахивалась свободной рукой.

В туалете, я, стуча зубами, только смогла сказать:

— Это потому, что он опять сказал про окно.

И меня снова страшно замутило, а Лидочка так ничего и не поняла.

Бабушка была дома. Я услышала из коридора, что она говорит с кем-то по телефону, и, стараясь не попасться ей на глаза, постаралась проскочить к себе в комнату, но не тут-то было.

— Ты сама? — крикнула она откуда-то из глубины квартиры.

— Сама!

— А твоя эта ужасная подружка с размалёванным лицом, что, не с тобой?

Я уже устала объяснять бабушке, что Светка не красится, разве что для видео, которые мы с ней делаем, но теперь уже это стало неважно, пускай думает, что хочет.

Бабушка появилась на пороге комнаты, Она явно выходила из дома, потому что на губах розовели остатки помады:

— Ты почему трубку не берешь? — спросила она, — я звонила тебе, сказать, чтобы ты хлеба по дороге купила.

Рассказывать ей, где теперь мой телефон, не хотелось, и я, чтобы ничего не объяснять, встала, собираясь идти в магазин.

— Куда это ты?

— Хлеб купить, ты же сказала.

— Да купила я уже! Сиди! А чего твоя Света не пришла? Поругались? Ну не хочешь говорить, не надо! — добавила она на мое молчание.

Я достала папку со Светкиными рисунками, она хранила ее у меня. Когда-то мы с ней вдвоем записались на кружок рисования в нашей школе, давно, еще в младших классах. Светку учитель хвалил. Он был настоящий специалист, работал в художественной школе, разбирался в таком. Сказал, что у Светки талант, и ей надо его развивать, а для этого надо прийти с мамой и записаться к ним в школу. Светка страшно обрадовалась, а на следующий день сказала мне:

— Вот еще! Кому нужна эта художественная школа!

И на кружок тоже ходить перестала, и я с ней, потому что у меня таланта уж точно не было.

Но рисовать Светка не перестала, у нее все школьные тетрадки были изрисованные. Принцессы в длинных платьях, рыцари, драконы, но никто над Светкой в классе не смеялся, потому что попробуй, посмейся, если слишком смелый.

Папка с настоящими рисунками, не шариковой ручкой, хранилась у меня в комнате.

— Почему ты ее домой не заберешь? — спросила я как-то, а Светка мне в ответ:

— Тебе что, места жалко? Пускай будет у тебя!

«Зато теперь у меня осталось что-то на память о ней», подумала я и, не в силах больше сдерживаться, заплакала.

Мама неожиданно вернулась домой раньше, чем обычно. Обычно она на работе всегда допоздна, часто уже и бабушка уйдет к себе в комнату, и даже не слышно ее телевизор, значит выключила и уснула, и только потом приезжает мама. А сегодня она была дома еще засветло. Постучала ко мне в комнату. Я как раз опять Светкины картины смотрела. У нее одна есть, очень красивая, если бы я не знала, что это рисовала моя подруга, то решила бы, что профессиональный художник. На картине стоит человек в длинном, до пят, плаще, с капюшоном, закрывающим половину его лица. Вроде бы ничего жуткого на картине нет, но от чего-то становится не по себе, когда на него смотришь.

— Кто это? — спросила я Светку, когда она рисовала ее тут, сидя на кровати.

— Никто, — сразу ответила она, а потом, подумав, все-таки уточнила, — это — дьявол.

Я успела спрятать папку под подушку. Мама села на кровать рядом со мной и обняла меня:

— Бедная моя девочка, — сказала она, — мне так жаль, так жаль.

Оказалось, что ей позвонил кто-то из школы, Зоя, наверное, и все рассказал о Светке.

За ужином бабушка объявила:

— Я сегодня в магазине слышала, рассказывали, что на Серафимовича какую-то женщину из окна выбросили…

Мама, резко стукнув приборами о тарелку,