– Incidis in Scyglam cupiens vitare Charybdim![5]Докатилась! Позор на мою седую голову! – проскрипел перстень ФеофилаГроттера. Здесь прадедушка Феофил слегка передернул: он был лыс как колено летс тридцати.

– Таня, у тебя есть вопросы? Ты что-нибудь хочешьсказать? – спросил глава Тибидохса.

Таня впервые увидела его глаза. Они – она готова былапоклясться – были влажными. «Не мы перевели тебя туда – ты самаперешла», – словно заново услышала она его голос.

– Н-нет… – деревянными, как после анестизирующего укола,губами выговорила Таня. Если преподы хотят, чтобы она их упрашивала, –этому не бывать! Она не собирается размазывать сопли по лицу и никого умолять.На темное так на темное. Хоть на отделение вуду, если Сарданапалу вздумаетсятакое завести.

– Ну, нет так нет! Идите, ученица Гроттер! – повысилголос академик.

Медузия взглянула на него с некоторым сомнением. Желая,вероятно, выдержать строгость, Сарданапал встал, подошел к окну и стал смотретьна драконбольный стадион, по которому с граблями понуро ходили джинны. Моросилпротивный осенний дождь. Было серо и пасмурно. Небо было точно расплывчатаяфиолетовая клякса с потеками туч.

Таня повернулась и пошла к двери.

– Давно пора! Темное отделение давно по ней плакало! –словно сквозь вату услышала она голос Поклеп Поклепыча.

И тут… Таня сама не поняла, что с ней произошло.

– Всего лишь темное? Фи! Между прочим, я уже училась натемном отделении. Даже на очень темном!.. В школе смертоносной магии«Тибидохс». И, да будет кое-кому известно, по «Наложению проклятий»,«Отравлениям», «Порабощению лопухоидов» у меня были высшие баллы! –сказала она.

Собственный голос долетал до нее приглушенно, как черезподушку.

Таня увидела, что Сарданапал и Ягге с тревогой уставились нанее, и испытала горькую, злую радость. А, какая теперь разница! Ученица темногоотделения Татьяна Гроттер может испытывать те чувства, которые пожелает!

– Что я говорил! Эта девчонка самая настоящая дрянь! Надозомбировать ее и, лишив кольца, сослать к лопухоидам! – торжествующесказал Поклеп.

– Да куда угодно! Только чтоб вас всех не видеть!!! –выпалила Таня и, сорвавшись с места, выскочила из кабинета академика. Дверьзахлопнулась за ней. Золотой сфинкс встал на страже. Он рычал, показывал клыкии всем своим видом давал понять, что обратно ее уже не пустит. Но она и нестремилась назад. Она мчалась по коридорам Тибидохса так быстро, что встречныйветер сушил яростные слезы на ее лице.

Дядя Герман, Пипа и тетя Нинель сидели в большой комнате и сумилением наблюдали, как Халявий пальцем ноги выковыривает из уха грязь.Разумеется, для нормального человека это было бы трудновыполнимо, но оборотеньобладал почти феноменальной гибкостью. Называть же его нормальным никто и непытался.

– Халявочка, лапочка, ты пальчик не поломай! Бо-бобудет! – проворковала тетя Нинель.

– Тогда, то ись… сама все делай! Только не забывай нежнодуть мне в волосы, а то я не люблю, когда блохи выпрыгивают! Прыг да шмыг, прямзамаисся! – нагло ответил оборотень и развалился на диване, положив головуна колени тете Нинели.

Дурнева, ругая себя, что сама напросилась, наклонилась ипринялась дуть Халявию в его вылезшую шевелюру, одновременно ковыряя в ухе.Дядя Герман и Пипа одобрительно наблюдали за действиями мамули.

После того как Дурневы усвоили, что полуденный бес поройвселяет в Халявия царя Мидаса, чтобы древний дух не истосковался, долгонаходясь без тела, их отношение к родственничку стало более чем трепетным.

Дядя Герман целыми днями сидел дома, забросив работу исвалив все на своего заместителя – маленького, робкого человечка, придавленногораз и навсегда старыми джинсами и уцененными строительными касками.

Когда несколько дней назад машину Дурневых расплющил водворе подавший задом мусоровоз, дядя Герман только захихикал. Теперь он могкупить десяток таких машин, отломив лишь сиденье от унитаза.

Особого накала дурневское чувство достигало к полудню, когдаХалявий в беспокойстве начинал метаться по комнате, толком не зная, кем егоосенит на этот раз. Чаще всего он бывал Нижинским, иногда Геростратом(заблаговременно готовясь к его появлению, предусмотрительные Дурневы купилиоптом десять огнетушителей), иногда машинкой для наклейки этикеток. Это былосамое тихое и безобидное воплощение. Этикеточная машинка мирно сидела в углу,скрежетала и полосами отрывала обои. Оторвав обои, она их облизывала и клеилана что попало. Иногда даже на Пипу.

В Мидаса Халявий перевоплощался редко, но, когда это все жепроисходило, брюзгливого царька с придворными церемониями водили по квартире,умоляя дотронуться до того, что еще не было золотым.

Такса Полтора Километра в такие минуты привычно пряталась.Толстая собака не доверяла дяде Герману, а еще больше не доверяла Халявию,особенно после случая, когда оборотень, возомнивший себя АлександромМакедонским, принял ее за персидскую шпионку. Да и вообще человек, от которогопахнет волком, с точки зрения бдительной собаки, никак не может былблагонадежен.

– Сильнее дуй, мамаша! А то обижусь и вернусь в Трансильваниюпрямо сейчас! – зевая, приказал тете Нинели Халявий, когда та, подустав,уже с меньшим рвением ковырялась у него в ухе и дула в волосы.

– Очень ты там нужен в Трансильвании! Бум с Малютой тебясразу под белы ручки и в распыл! – не выдержал дядя Герман.

– А ты, братик, не выступай, а то тоже дуть заставлю! –пригрозил Халявий. – Давай, мамаша, дуй, не останавливайся, а то у меня отответственных мыслей мозги перегреваются! Ежели они совсем перегреются –золотые прииски мигом закроются на учет.

Тетя Нинель послушно дула, хотя у нее глаза уже вылезали изорбит. Наконец разомлевший от родственной ласки Халявий задремал. ХитраяДурнева немедленно перестала работать вентилятором и осторожно подложила емупод голову подушку.

– Мне нужно прийти в себя и набраться сил! Иногда мнехочется прибить этого Рюхиного внучка! – сказала она и, погрозив спящемуоборотню кулаком, направилась на кухню, где ее ждала золотая плита и, ксчастью, не золотые продукты. Не так давно она застряла в грузовом лифте, иличный врач благоразумно посоветовал ей отдохнуть от диеты.