– Спасибо еще раз, гражданин Гончаров, – Голушкорешил поскорее распрощаться с плотником, – теперь вынужден вас попроситьудалиться…

Гражданин Гончаров не стал спорить, ретировался. Но взгляд вкомнату все же бросил. То есть ничто человеческое, в том числе любопытство,постному плотнику было не чуждо.

– Смотри, Леха, – обратился Митрофан кСмирнову. – Точно щеколда задвинута была… – И он ткнул пальцем вдверной замок. – Так что если Милову отравили, то убийца вышел из бунгалоне этим путем…

– Ясно, что не этим, – согласился тот. – Колибатя твой через балкон сюда попал, то убийца (если таковой был) тем же путемотсюда свалил…

– Не думаю, – покачал головой Голушко. –Сигать по балконам опасно…

– Да уж, оступишься и шею в момент сломаешь!

– Я не о том! Заметить могут. Отец взбирался, неопасаясь того, что его засекут, так как не имел преступных намерений… Но еслисюда лез убийца… – Митрофан покрутил головой. – Вот окно, черезкоторое лучше всего в дом попасть. За ним – шиповник. А дальше – склон реки.Точно никто не засечет…

Леха кинул взгляд на указанное окно, сравнил положение ручеку задвижек с теми, что на двух других окнах, и вынес вердикт:

– Нет, Митя, тут все чисто!

– Ладно, об этом позже… – Митрофан приблизился к кроватии поманил Смирнова. – Смотри, как лежит…

– Нормально лежит… Естественно…

– Не скажи! – Митрофан склонился над мертвойМиловой. – Мне кажется, ее повернули… После того, как она уснула… Чтоб,как ты сказал, все выглядело естественно…

– С чего ты взял?

– Представь! Женщина решила покончить с собой, выпивснотворное. Она принимает таблетки, ложится, закрывает глаза и ждет смерти.

– Ну и?..

– По статистике, практически девяносто процентовсамоубийц принимают одну и ту же позу: ложатся на спину… Многие складывают рукина груди, подсознательно воспроизводя привычную картину…

– Как в гробу, да? – Голушко кивнул, подтверждаяего догадку. – Так, может, она такую и приняла, но во сне повернулась.

– Сон под действием снотворного (тем более в такойлошадиной дозе) настолько крепок, что… – Он развел руками и замолчал, ибоСмирнов и так все понял.

– Следов насилия вроде нет, – заметил Зарубин,подошедший к кровати с фотоаппаратом.

– Позвольте это мне решать, – вклинился Ротшильд.Он просто сатанел, когда кто-то пытался делать выводы, которые, по его мнению,мог сделать только он, патологоанатом. – Вот уже вижу небольшой синяк напредплечье… Понятное дело, дилетант его не заметит, но профессионал… – Онсамодовольно посмотрел на Зарубина. – В общем, я бы предположил, чтожертву насильственно удерживали в кровати…

– Уж если на то пошло, то в нее насильственно впихивалитаблетки! – фыркнул Смирнов.

– Это твоя версия…

– А это тогда откуда взялось? – спросил Зарубин,ткнув пальцем в вырванный из блокнота листок. Он был розового цвета, ссердечками по углам, а по центру красивым ровным почерком были написаныкакие-то строки. – Предсмертная записочка, судя по всему…

– Стихи, – сообщил Леха, склоняясь надзапиской. – Ща зачту…

И он, подражая манере Беллы Ахмадулиной, нараспев продекламировал:

Я не живу, а существую.

Я не парю, а лишь держусь.

Хотела я судьбу другую,

Где только радость, а не грусть.

Нет больше сил, они иссякли.

Так больше жить я не могу.

Пустив слезы всего две капли…

Перекрестившись, ухожу!

– Хрень, – оценил Инессины поэтические изысканияЗарубин.

– Крик души, – с упреком протянул Ротшильд. –А ты… Что бы понимал?!

– Я, между прочим, в поэзии отлично разбираюсь!

– Это типа в буриме хорошо играешь?

– Не только… В детстве сочинял. Мои стихи даже в«Комсомольской правде» и журнале «Смена» печатали!

– С Зарубиным я согласен, – подключился к ихдиалогу Смирнов. – Стихи дрянь. Но мы сейчас не поэтический конкурс судим,поэтому все это не имеет значения. Главное – эти два четверостишия можно смелорасценивать как предсмертную записку… – Тут он увидел на столике большойблокнот, обложку которого украшал окруженный сердцами амур, и, схватив его,воскликнул: – Листок отсюда вырван! Ну-ка, ну-ка, позырим… – Леха быстропролистал блокнот. – Ага, точно. Покойница тут свои стихи записывала…Красивым, ровным почерком. То есть это чистовик! И, что интересно, страницавырвана из середины!

– И что из того? – не понял Зарубин.

– Стих написан не вчера. После него была еще кучавсяких поэтических зарисовок. И ни в одной нет про смерть…

– А про что есть?

– Про природу много. Видимо, местные пейзажи еевдохновляли… – Он отложил блокнот и обратился к Голушко: – Странно это, ненаходишь? Предсмертную записку заранее писать.

Митрофан пожал плечами. В данный момент его интересовала незаписка, а обнаруженный рядом с кроватью сотовый телефон, на дисплее которогомигал значок Интернета.

– Смотри, какая продвинутая женщина была, – сказалМитрофан, поднимая телефон и показывая его Смирнову. – Услугой «мобильныйИнтернет» пользовалась.

– У меня скоро разовьется комплекснеполноценности, – проворчал Леха. – Такое ощущение, что все, кромеменя, лазают по Сети, а я даже не знаю, как в Интернет выйти.

– Я тоже не знаю, – успокоил его Голушко.

– Зато все наши покойнички были активными егопользователями. Особенно Синицын. Аж с собой в «Эдельвейс» ноутбук притащил.

– В игрушки играть, наверное.

– Не только. Иначе зачем было брать с собой модем?

– Модем – это такая маленькая штучка, которая в бокноутбука была вставлена? С логотипом известного оператора мобильной связи?

– Совершенно верно.

– Кстати, а где сейчас компьютер парня?

– Вместе с другими вещами покойного возвращенродителям.

– Надо забрать, – решительно сказал Митрофан.

– Заберем, – согласился Леха.

– Телефон Миловой тоже понадобится. Поглядим, какиесайты наши самоубийцы посещали. Вдруг одни и те же?

– Славик один со всем не справится…

– Ничего, найдем ему помощников!

– Телефон я могу посмотреть, – подал голосЗарубин. – У меня похожий. И я тоже выхожу с него в Интернет…

Митрофан протянул аппарат фотографу. Тот тут же принялсяжать на клавиши. А Голушко со Смирновым вернулись к прерванному разговору.