— Раньше ты мне и слово лишнее сказать боялась, а теперь не только разговариваешь, но и постоянно споришь.

— Я? Спорю? Ну что вы, как можно?

Как ни пыталась держать себя в руках, ирония все-таки пробилась в голосе. Проклятая натура! Нет бы продолжать играть робкую барышню, а я, когда волнуюсь, смолчать не могу. Видимо, поэтому и несет меня все время.

— Вот об этом я и говорю, — нахмурился опекун. — Если бы я лично не просканировал твою ауру, то решил бы, что передо мной совсем не Изабелла Бернстоф, а ее более смелый двойник.

— Но это ведь я, Белла.

— Я вижу. Но вижу и то, как ты изменилась. К тому же, ты стала чаще улыбаться.

— А что, до этого было как-то иначе?

Да что ж они все так на этой улыбке зациклились? Неужели Белла совсем не умела выражать эмоции?

— Именно так, — ответил Давенпорт, и мне достался очередной внимательный взгляд.

Что ж, похоже, опекун не отстанет. Придется озвучивать самую приемлемую версию из возможных.

Я твердо посмотрела на сидящего напротив мужчину и уверенно заявила:

— Знаете, лорд Давенпорт, когда оказываешься на пороге смерти, многое видится по-другому. Так что да, вы правы, я действительно изменилась. И вряд ли уже когда-либо стану прежней.

— Вот об этом я и говорю, и хочу знать, что ты помнишь из того времени, что провела за Гранью.

Холодные глаза вспыхнули, осветив бесстрастное обычно лицо.

— Почти ничего. Только серый туман и мертвенную тишину.

Я импровизировала, изо всех сил напрягая воображение и пытаясь представить, что могло быть там, за неведомой Гранью.

— Ах да, еще, мне кажется, что я видела свет. В конце длинного тоннеля. Я все шла и шла по этому темному коридору, а когда, наконец, вышла из него, то очнулась в собственной спальне, а рядом был Келд. А потом пришел доктор Штерн, ну и дальше вы все знаете.

— Значит, свет в конце тоннеля? — задумчиво переспросил Давенпорт, поглаживая гравировку, и блеск в его глазах погас.

— Именно. А то, что я изменилась… Знаете, я не помню ничего, что было до падения, но уверена в одном — если я сейчас веду себя по-другому, то это от того, что впервые в жизни могу быть собой и не оглядываться ни на условности, ни на правила, ни на мнение обо мне окружающих.

Давенпорт ничего не сказал. Он продолжал крутить в руках часы, обдумывая какую-то мысль. А потом неожиданно улыбнулся, отчего его лицо преобразилось, став удивительно открытым и живым, и тихо произнес:

— Что ж, возможно, это не так уж и плохо.

Он посмотрел на меня, и в душе что-то откликнулось. И захотелось улыбнуться в ответ, но я не рискнула. Хорошего понемножку. Если раньше Белла не раздавала улыбки направо и налево, то и мне не стоит увлекаться излишним дружелюбием. И вообще, лучше дозировать эмоции.

— Боюсь, нам всем придется привыкать к новой Изабелле, — серьезно произнес опекун, но в его взгляде мелькнули смешинки. — Думаю, это будет непросто, — добавил он, и поднялся из-за стола.

— Уверена, вы справитесь, — заявила я, изо всех сил стараясь выглядеть невозмутимой, но опекуна это не обмануло.

— Я рад, что ты наконец-то повзрослела, — серьезно сказал он, глядя на меня с каким-то новым выражением, в котором я прочитала явный интерес. А если точнее, мужской интерес. Вот только длилось это всего пару секунд.

Давенпорт тут же закрылся и вернулся к своему привычному образу холодного сноба. Он убрал часы в нагрудный карман и сложил руки за спиной, глядя на меня с прежней прохладцей, но я решила не обращать внимания на эти перемены и вернулась к теме, которая давно не давала покоя.

— Лорд Давенпорт, раз уж мы выяснили, что я изменилась и вполне могу принимать разумные решения, может, вернемся к вопросу ремонта? На него не понадобится много денег, тут всего-то и нужно покрыть лаком панели и вынести на чердак ненужную мебель. Ну и нанять еще парочку служанок для генеральной уборки.

— Что ж, я подумаю, — уклончиво ответил опекун. — Мне надо идти, — не давая что-либо сказать, отрывисто бросил он и быстро направился к выходу, но в дверях остановился и обернулся. — Доктор Штерн до вечера останется с Лукасом. Если вдруг наступит ухудшение — сразу сообщи мне.

Давенпорт нахмурился и провел рукой по лбу, будто убирая какую-то мысль.

— Хорошо, — кивнула в ответ.

— Темного дня, Изабелла, — попрощался Давенпорт и, не оглядываясь, вышел из столовой.

***

После ухода опекуна я еще немного посидела в столовой, а потом поехала обживать свое новое пристанище. Комната леди Летиции отличалась от остальных более изысканной обстановкой. Большой мраморный камин и фальшколонны на стене придавали спальне помпезный дворцовый вид. А большая кровать под тяжелым балдахином лишь усиливала это впечатление. Тут бы не мне, а какой-нибудь Екатерине ll ночевать.

Вообще, странно, что во всем большом доме оказалось всего две пригодных для жилья комнаты — моя и леди Бернстоф. По сравнению с остальными они выглядели довольно приличными, и даже по-своему красивыми. И уборку в них проводили регулярно. А вот остальные, в которых мне довелось побывать, напоминали лавку старьевщика.

Я закрыла за собой дверь и остановилась. В комнате едва ощутимо пахло увядшими розами. Да вон же и букет стоит. На прикроватном столике. Сухой, подкрашенный с помощью магии, с идеально красивыми бутонами и перевязанный широкой розовой лентой. «Моей любимой Летти» — поблескивала тусклым золотом надпись на тонком шелке. Интересно, сколько лет этому букету, и кто его подарил? Скорее всего, муж леди Летиции. Возможно, тогда он еще был ее женихом.

Я тронула лепестки и задумчиво огляделась по сторонам. Может, найденный мною ключ подойдет к чему-нибудь в этой комнате? Внимание привлекло изящное дамское бюро и стоящий рядом с ним секретер. На резных крышках и одного, и второго виднелись замочные отверстия.

Недолго думая, я подъехала к бюро, достала найденный в кабинете ключ и попробовала вставить его в отверстие. Увы. Замочная скважина оказалась слишком большой. А вот с секретером повезло больше. Стоило только поднести ключ к фигурно вырезанному отверстию, как тот чуть ли не сам скользнул в углубление, и легко провернулся под пальцами. Дверца плавно опустилась вниз, и я увидела заполненные аккуратными стопками бумаг полки. Интересно, что здесь? Я взяла ближайшую к себе, и уставилась на длинную колонку имен. Какие-то из них были помечены крестиками, какие-то — черточками, некоторые оказались густо замазаны чернилами, а другие просто перечеркнуты.

Я просматривала один лист за другим, ничего не говорящие мне имена проходили перед глазами, и вдруг среди них мелькнуло одно знакомое. Лукас Хольм. Почерк, которым было написано это имя, отличался характерным наклоном влево. И очень походил на тот, что был в письме, адресованном Моне. Понять бы еще, почему тетушка перечеркнула имя Хольма, и что это значит.