выкинула. И когда та с любопытством рассматривала их вещи, она грозно на нее покрикивала: «Положи на место!», «Не трожь, это не твой сатуш!». А потом, со злобой вперясь в нее взглядом, по-змеиному шипела:

— Не надейся здесь устроиться, скоро Аш с Гиром вернутся и тогда тебе и плешачка здесь не найдется. Я насквозь вижу твою лживую сущность, ты только притворяешься хорошей, а сама только и думаешь, как бы захапать чужое и соблазнить наших мужчин.

Жрица с недоумением посмотрела на многомудрую образину Хувавы, который с многозначительным видом следил за полетами большой мухи, вокруг обмотанной головы вершительницы священных обрядов.

— И не мечтай, Аш с Гиром не такие простаки, их миловидностью не возьмешь, они тебя и близко не подпустят. — Говорила уверенно Нин, а сама внутри боялась именно того, что Аш не окажется достаточно твердым и не устоит перед этой расфуфыренной красоткой.

— Что ты? Я и не думала. Мне бы только до Киша доехать. — Оправдывалась испуганная божья служительница, и озираясь по сторонам, словно ища спасения. — Я только хотела помочь. Ведь помощь никогда не помешает, у вас и возок совсем негодный и осел один. А, со мной, вам будет легче.

— Ты меня не слышала? — Угрожающе погрозила девочка кулачком, исцарапанным и грязным от дорожной пыли. — Я тебя насквозь вижу. Даже не вздумай оставаться, когда мы приедем.

Обычно приветливая и дружелюбная, Нин не узнавала себя, и, понимая, что делает неправильные вещи, продолжала давить на забившуюся в угол богомолицу. Ей было жаль одинокую странницу, ведь и она сама знала, что такое одиночество, но что-то грязненькое внутри говорило ей, что вот эта лиса хочет отобрать у нее ее покой и возможное счастье, и что нужно защитить от нее это счастье. На ее лице, таком же перепачканном, как и ее кулачки, выразилась суровость, какая бывает у детей, когда они ссорятся со сверстниками. Насколько сильно перепугалась странница, было трудно разобрать из-за густо подведенных, по обычаю зажиточных горожан или служителей храмов, чернью глаз. Зато это лишний раз, заставляло Нин подозревать гостью в хитрости и недобрых намерениях. Но к своему счастью, та оказалась не глупой, и больше не пыталась убедить злобную бродяжку в своей невинности и дальше сидела, не проронив ни слова. Сама успокоившаяся бродяжка, глядя на забитую странницу уже жалела о своем ужасном поступке, и хотела уже броситься к ней с извинениями, но стыд не давал ей это сделать теперь. Совестясь, она успокаивала себя тем, что как только они доедут до Киша, она непременно это сделает. Тут возок остановился, и снаружи послышались разговоры, вскоре они прекратились. Нин, чтоб узнать, что случилось причиной задержки, высунулась наружу.

— Ну что, ушел, наконец? — Услышала она вдруг знакомый голос, когда присела на место; негромкий, но совсем рядом, почти у самого уха.

Встрепенувшись, Нин завертела головой, не понимая показалось ли ей это, или это чудо было действительно. Вид застывшего то ли от ужаса, то ли от удивления великана, дал понять, что не показалось. По-детски раскрыв от удивления рот, он едва смог поднять палец, чтоб показать на гостью. Нин все еще не понимая, взглянула в сторону странницы, тщетно ища глазами за ее спиной хозяина голоса, а та глядела на нее уже не испуганно и застенчиво, а смело и весело.

— Я уж думал, он никогда не уйдет. — Издавалось из ее уст, бодрым юношеским гласом.

— Ааахх. — Густо покраснев, только и смогла выдохнуть Нин, стыдливо прикрывшись рукой.

— Что тут у вас? — Просунулась голова Пузура.

***

Лежа в своей клети, он вспоминал старого учителя, каким тот был перед самым их расставанием. Он тогда и вправду будто прощался навсегда, но может, так просто казалось ему — больному и расстроенному. Он вдруг вспомнил, тот свой страшный сон, о котором силился забыть. А ведь тот человек на горе, отчего-то показавшийся ему знакомым, и был его учитель — вернувший молодой облик, вознесшись в вышние стражи. Ведь по словам чужеземца, учитель уже был мертв, когда и он оказался у врат смерти.

— Аштур. — Пробудили его, чье-то осторожное прикосновение и шепот. — Просыпайся Аштур, тебе нужно собираться. Девушки соберут тебя к дороге: в этом одеянии тебе не выйти, да и в лохмотьях далеко не уйти, Кунга наверняка доложил стражам, в чьем обличье ты явился.

— Вы отпускаете меня? — Удивился Аш, перемене настроения настоятельницы.

— Ты не знаешь, как тяжко мне дается прощание с тобой. Но окружившие храм стражи, как только ты вошел, дали мне понять, что эти люди не отстанут от тебя, и мы потеряем тебя так или иначе. Теперь в силе Кунга и я не вольна и над собой. Кто бы мог знать, что этот жалкий подражатель, имеет хоть какую-то способность? — Горько и презрительно усмехнулась жрица. — А гляди-ка, оказывается я вовремя не разглядела в нем, кучу безмерных способностей. Великую способность к гнусности и коварству, плетению заговоров, лицемерия и лизоблюдства. Способности присущие скорее сановнику, чем служителю божественной воли. Что ж, не удивительно: ведь его родитель, некий чин при дворе лугаля, впавший в немилость. Дни мои сочтены, и мне придеться передать управление обителью. Самой мне придется удалиться, ибо не сумею подчиниться тому, кого всегда презирала за подлый нрав и низкопоклонство, не смогу подчиняться чуждым уставам. Но перед тем, я хотела бы освободить тебя, от всех обетов возложенных здесь на тебя. Я желаю тебе только добра, и не позволю, чтоб кто-то удерживал тебя помимо твоей воли.

Аш невольно дернул уголком рта, подумав о том, что вот они-то, держали же его помимо его воли. Не заметив злой ухмылки, но словно в ответ на нее, настоятельница сказала еще:

— Сама Госпожа небес явилась мне ныне, и велела не удерживать ее избранника от исполнения предназначенного богами. — Холодок прошелся по спине Аша. — Я не могу ослушаться ее воли, но воодушевлена и переполнена духовной радостью, что могу быть угодной нашей Великой Госпоже. Подойди же ко мне сынок, и не гневись на ту, кто любит тебя больше жизни. Мне — прислужнице покровительницы рожениц, не выпало счастье женщины, иметь своих детей. Всю свою жизнь, я посвятила служению ей, помогая другим женам в благополучности родов и в благословении их мужей для зачатия новых жизней. Много прислужниц и прислужников я воспитала, многие из них мне дороги и я люблю их, но ни к одним из них я не прикипела и не испытала того чувства, что должно быть испытывает мать к своему дитю, и только