И беру совсем немного, только сто блестящих ги.

— Ох, лекарь спаси нас.

— Вылечи.

— Сейчас-сейчас.

Осматривает больных и копается в лекарской кошелке.

— Вот. Надо выпеть ослиной оссычки, да откушать коровьей оплюшки. А под конец, вам нужно задобрить друг дружку шестьюдесятью тумаками, чтобы лекарство подействовало. И все как рукой снимет.

— Ой, лекарь, но ослинная оссычка вонючая.

— А коровья оплюшка невкусная.

— А как вы думали? Лечение будет сладким и вкусным? На то оно и снадобье, что вонючее, на то оно и лекарство, что невкусное.

Лугали морщась, пьют с отвращеньем, едят с омерзеньем.

— А теперь…. А ну-ка, отдубасьтьте друг друга! Да хорошенько, чтоб вся хворь из вас вышла!

— Ой! Ой!

— Ай! Ай!!

— Ой-ёёй!

— Ай-яяй!

— Ну, вот леченье и прошло, и вы здоровы. А теперь, вышла честь и рассчитаться.

— Ох, лекарь, что-то не полегчало, все болит. Не будем тебе платить.

— Ох-ох-ох. Не будем платить за такое лечение. Нет у нас ги.

— Ничего, сойдут и батоги.

Бьет их дубинкой.

— Вот вам-вот вам, получай! Слезами плату выдавай!

— Ох-ох-оо!

— Ой-ёёо!

— Это вам за беднячков! Это вам от мужичков! А это, вам для дурачков!

***

После были другие представления: ишкити со своей помощницей показывали чудеса, а смешной неловкий увалень удивлял всех своею силой; веселый уродец, снова всех забавлял ужимками и шутками и наигрывал на свирели милой и юной девушке, которая серебристым голосом ублажала слух волнительным сердцу напевом. Это девушка нравилась ему больше всех, даже больше смелых шуток лукавого горбуна. Она одновременно ловко подкидывала и ловила цветные шарики, а вокруг нее вился забавный зверек, который как человечек становился на задние лапки, наблюдая за хозяйкой, будто ожидая, когда же она перестанет дразнить и даст поиграть и ему. А под конец, над площадью понеслась заунывная песня о несбывшихся надеждах и счастье, что не для всех. От этого стало одновременно и грустно и душевно тепло, хотелось плакать и мечтать о светлом, что наступит вместе со временем, которое когда-то придет. Ее исполнение побуждало ладоши прихлопывать, а ноги притоптывать. Тут пришло известие о прибытии градских стражей, и скоморохи засобирались уезжать. На прощание, милая девушка успела раздать детям сладкие лакомства из запеченных в медовое тесто плодов ишиммар; досталось и ему. Но надкусив, он не смел больше трогать гостинца, оставив на память о чудесном дне и прекрасной девушке с серебристым голосом и волнительным сердцу напевом.

8. Киш.

Госпожа Элилу сегодня была подавлена и зла, как и последние дней десять с тех пор как ее высокопоставленный муж удрал на войну, оставив ее на растерзание царедворных жен. Она не находила слов, чтоб выразить все, что творилось в ее душе от негодования к мужу. Поначалу все было не так уж и плохо, когда Мэс-Э вызвавшийся на передовую, ставился расчувствовавшимся государем другим в пример за самоотверженность и смелость. И даже именитые эрес, заклевывавшие за самомнение деревенскую выскочку, стали относится к ней более благосклонно, особенно после того как она благополучно разродилась ребеночком и явила его пред их вельможные очи. Но это, продолжалось лишь до тех пор, пока не пришло известие о том, что новоиспеченный шестисотенный — не поучавствовав ни в одной битве, пропал среди ночи; злые языки начали утверждать, что новый кингаль и не сгинул вовсе в неизвестности, но его видели в стане врага и далеко не пленником. С этого слуха, для Элилу настали трудные времена полного забвения и порицания. Слуги ходили ниже воды, чтобы не попадаться лишний раз опальной госпоже на глаза, к тому же бывшей в ужасном настроении. Лишь ее любимица, на которой хозяйка не испытывала своих бранных слов и не распускала руки, неотступно следовала за ней, чтоб в нужное время быть рядом. Еще бы — не распускать рук: ведь теперь она в собственном доме была как пленница, а выход за пределы своих владений, был сравни с выходом на поле брани. Не помогли даже попытки, улучшить свое положение с помощью женских чар и соблазнить кого-нибудь из важных сановников. Рыбка тут же срывалась, не успев даже ухватить наживу, а положение только усуглублилось, так как от строгих гашан не ускользнули заигрывания молодой красавицы с их благоверными супругами. А может и сами благородные вельможи, были глухи к ее стараниям, оказавшись слишком безразличны в силу возраста, стогих нравов, или попросту не влекомые женскими ласками. Она была еще слишком юнна, чтобы понять их причину, и не опытна в любовных чарах и утехах. «Ну, ничего — тешила она себя, — зато теперь я смогу помочь, моей бедной Забар и…»

— Вспомнила. Кости бедняжки Забар, поди звери давно обглодали. — Услышала она скрипучее ворчание под нос старой рабыни, когда приказывала своей приближенной разузнать о судьбе бывшей любимицы.

— Что ты тут раскаркалась старуха?!! Смелой стала??!! — Рассердилась молодая госпожа. — Это вы неблагодарные гиены, только и можете господские кости перемалывать, а Забар не такая, она всегда была со мной честна! Забар я обязательно верну, и она будет над всеми вами — неблагадарными!

— Откуда? У Эрешкигаль вымолишь? Если ей еще выпало счастье туда попасть.

— Да как ты смеешь, говорить такое…?! Каак смеешь мне дерзить?!!! — Набросилась с розгой на стропитивую служанку, Элилу.

Выплеснув гнев и немного подостыв, юнная гашан отправила провинившуюся рабыню на самые грязные работы в стойло. Терпеливо снеся побои, та молча убралась исполнять повеление госпожи.

— Тушге! Ты-то, что молчишь, когда порочат твою подругу?! Где Забар?!

В ответ прислужница только мялась и молчала.

— Что молчишь?! Язык проглотила?!

— Да не прогневается, всемилостивейшая госпожа… — Едва шевеля губами, только и смогла произнести прислужница.

— Что заткнулась?! Продолжай!

Но молодая служанка, стоя перед госпожой на коленях не смея поднять глаз, в страхе не смела больше разлепить и губ.

— Тоже захотела? — Замахнувшись, угрожающе зашипела прекрасная госпожа, и ее милое личико некрасиво исказила жестокая ухмылка.

— Госпожа, — вмешалась повитуха, чтобы спасти девушку от наказания, — это правда, Забар мертва.

— Чтоо…??!! — Возмутилась Элилу наглости рабынь, но неожиданно сообразила, что не могут все говорить неправду, особенно те, кто никогда не был замечен в увертливости; и ее грозный окрик сменился растерянным блеянием. — Каак???

— Господин приказал казнить ее, как злоумышленницу против нашего Единодержия и против нашего любимого вождя и са-каля.

— Неет!

— Это правда госпожа, она созналась в этом под пытками. Кто знал, что в тихой и преданной рабыне может скрываться враг.

— Нет, нет, она не могла, она…

— Она водила заговором, склонив к измене и градского десятника с его стражами. Они тоже