в этом сознались. Говорят, только десятник упорствовал до конца, пока не издох, обвиняя во всем… другого.

— Нет! Господи, неет! Я не хотела… я не думала…. Я хотела только… Вы врете! Они живы. Они на работах Единодержия: копают ямы, строят великий дом. Они живы, живы…. Скажи, что ты обманула. Скажи, что они живы…. Ну что ты молчишь?! Что вы все молчите?! Скажите, что они живы! — Кидалась она к рабыням, но те лишь в страхе опускали глаза, беспомощные, что-либо делать. — Я не виновата, это все Мэс-Э. Он виноват во всем.… Неправда. Она где-то на работах, а пятник на дальних рубежах, на страже Единодержия. Ну, конечно, куда такого доблестного воина еще пошлют. Вы сказали неправду, но я не сержусь на вас. Откуда глупым рабыням знать про это. Я велю разузнать про них у государя.

Почуяв, что лучше оставить госпожу одну, пока та сама не прогнала их с побоями и бранью, опытная служанка дала знак остальным. Все разошлись, оставив госпожу одну, наедине с ее горем и совестью. Только новая любимица Тушге еще не хотела уходить, попытавшись утешить свою гопожу, но получив в ответ оплеуху, последовала совету старшей. А Элилу все повторяла, не в силах принять, что явилась причиной гибели своих любимцев:

— Они не могли так легко умереть, ведь пятнику помогают сами боги. А как такой удачливый, мог так легко дать себя убить? Значит, он жив, они живы. Ну, конечно-конечно… Неет!!! Не правда! Не верю…!

***

От топота многих и многих ног, раздавался грохот множества громовых туч, а песчанная пыль поднявшись не опускалась. И ощутимость от вида на долгие поприща, вселяла еще больше уверенности в несокрушимости единодержного войска. Воины в серо-желтых от песчанной пыли облачениях, все казались суровыми, и от этого грозной поступью внушали видимость устрашения.

— И кто-то еще скажет, что это не сила?! — Восторженно, по-мальчишески, почти детским голосом восхитился молодой ополченец вступавшийся за лугаля.

— Да, много людей собрали. — Согласился Гир окидывая войско сверху, когда они поднялись на утес над переправой.

— Не окинуть взглядом. А ведь мы, только в середине всего этого. Представляешь, как мы смотримся со стороны? Загеса должен уже бежать при виде нас. — Хвастливо поддержал юнца, приятель Гира.

— Может и должен, да не побежит. — Хмыкнул маловерный воин, поддразнивая порывы юнца. — У него небось, с его союзниками, силы не меньше нашего.

— Ничего — успокоил Гир, — с умелым руководством нам никакие враги не страшны. Мы на своей земле.

— Верно говоришь, нам здесь каждый кустик союзник. Что нам до его союзников? — Со знанием дела, по-отечески похвалил Гира юнец. — Я только этого и жду, чтобы надрать ему его задравшийся зад.

— «Надрать». — Передразнил его маловерный ополченец. — Ты его встреть сначала.

Смешком его как будто, поддержали другие ополченцы, оторванные от дома и полевых работ, и недовольные чересчур пылким рвением паренька, обращавшегося к десятнику с предложением проситься на самый передний край.

— Ладно, спускаться надо. Видите, к переправе зовут. — Показывая вниз в сторону десятника, сказал Гир, упреждая очередную перебранку.

И новоиспеченные воины, начали спускаться с кручи, спеша сесть в лодки или на плоты. Или если повезет, просто перейти по мосту, чтобы переправится через бурные потоки, навстречу надвигающейся угрозе, к победе и освобождению захваченных подлым южанином родных земель.

***

— Ну, может, хоть на привалах будешь снимать с себя эту образину? — Умоляюще просил уродливого горбуна пожилой скоморох. — Ну, невозможно смотреть на эту рожу да есть, да простят меня боги. Пожалей хоть девочку.

— Ничего, я-то привыкла, он забавный — бодрилась Нин. — Да и людям он нравится. Хотя я и скучаю по плаксивой девочке.

— Да ладно, что ты о ней печешься? Ей любая его затея по душе. Побеспокоился бы лучше о малыше. Еще днем он Хуваву не пугает, но как стемнеет, будто удугу какой перед ним. — Отчитала мужа, вечно недовольная Эги.

— И не дивно, меня к вечере и самого начинает трясти. — Попытался оправдаться Пузур. — Какая рожа… Жуть. Я потому и прошу, чтоб он хоть вечерами это убирал.

— Тебе самому-то удобно, так есть? — С подколкой спросила Эги.

— Вправду говоря, не очень, нос все время мешает еду ко рту подносить, да и вообще неудобно. Но надо терпеть, завтра снова выступать. А когда я утром, успею в него преобразиться? — Сознался Аш, намекая на ее недовольство ранее, долгим его переодеванием.

— Ты не беспокойся, мы тебе поможем и подготовиться и переодеться, и подождем если надо. Так, что можешь спокойно снять с себя этот ужас.

— Хорошо-хорошо, снимай уже. — Согласилась Эги, когда Аш вопросительно взглянул в ее сторону.

— Ну, если так. — Обрадовался горбун и со вздохом облегчения, освободил лицо, подставив вечерней прохладе. — Фууф, как свободно дышится.

— Ты не позволишь взглянуть на сие творение? — Попросил Пузур Аша, увидев, как ловко тот стянул с себя рожу с носом. — А то, я все боялся тебя беспокоить. Думал это какое-то волшебство, коим тебя твой учитель одарил. Гляди, Хувава до сих пор глаза прячет. Хувава, малыш, можно смотреть, утуку больше нет! — И приняв из рук Аша харю, подметил — Легкий. Когда ты успел это сделать?

— Стащил у себя в обители, пока прохлаждался. Когда-то давно, он из себя воплощение гулла представлял, да потом его и забросили, а я подобрал и к себе затащил. А как в этот раз там оказался, дай думаю, прихвачу на удачу, авось пригодится. Пригодился.

— Гляди-ка: нос, щеки, рот до ушей; все будто настоящее, мягкое и даже ужимки шевелятся. Умеют же в храмах чудесно делать. Все вроде бы просто, а ведь мы такого не сумеем… «А я Плут-Переплут, так кругом меня зовут!»… Да, Лул-Лу люди любят. За дерзость и веселый нрав, за смелость против сильных, которой сами лишены. Только не пора ли заканчивать с этим? Я слышал, что в Кише стало опасно выступать с обличением и осмеянием лучших людей.

— Что же тогда разрешается? — Спросила Эги.

— Высмеивать унукцев, да неверных жен; воспевать доблесть и храбрость благородных стражей и воинов Единодержия, в победе над дикими иноверцами и врагами государя; славить единого бога и Энлиля и их верного помазанника Ур-Забабу.

— А других богов?

— Только как божественных слуг единого бога Ана и Энлиля, а не как богов.

— Высмеивать унукцев, да восхищаться дармоедами. Для всего этого у Ур-Забабы шуты есть. — Недовольно хмыкнула Эги. — Что нам остается? Энлиля и выжившего из ума старикашку восхвалять?

— Можно еще смеяться над слабостью мужской силы…

— Да, кажется, нам здесь делать нечего.

— Почему нечего?! — Возмутилась Нин. —