Михаил молча посмотрел ему в глаза и вытащил из карманапластиковую журналистскую карточку, на которой было написано: «Юлия Третьякова,корреспондент». Охранник был волевым парнем, и Михаилу пришлось посылатьсильные импульсы один за другим, чтобы сломить сопротивление. Наконец тот взялпротянутую карточку.

– Я должен вас записать, – сказал он вялым голосом.

– Конечно, – согласился Михаил.

Все правильно, на то и был расчет. Случись проверка, вжурнале будет запись о том, что сюда приходила Юлия Третьякова. Охранник сделалзапись в журнале и вернул карточку. Михаил сунул ее в карман и бодро зашагал клифтам. Первый рубеж пройден. Теперь нужно прорваться в квартиру и заставитьРатникова говорить перед камерой то, что нужно. Хватит ли сил? Нет, должнохватить, нельзя расслабляться, а трусливые мысли надо гнать из головы.

В лифте Михаил снова закрыл глаза и постарался внутреннесобраться. Автоматические двери плавно разъехались в разные стороны, и передним возник очередной телохранитель, оберегающий уже не всех жильцов дома, атолько живущего на этом этаже советника Президента. На этот раз усилиепотребовалось более мощное, охранник стоял как вкопанный и не отступал ни нашаг от лифта, хотя и силу не применял, что было хорошим признаком.«Отойди, – мысленно приказывал Михаил. – Сделай три шага назад,повернись, подойди к квартире Ратникова и позвони. Если спросят: «Кто?», пустьуслышат в ответ твой голос. Отойди, повернись, позвони. Отойди».

Телохранитель послушно сделал три шага назад и позвонил вквартиру. Через минуту Михаил уже разговаривал с женой советника, котораяоказалась легкой добычей, потому что совершенно не была готова к сопротивлению.Мило улыбаясь, она провела его по длинному коридору в глубь квартиры.

– Саша, к тебе гости, – сказала она, открывая передМихаилом дверь в кабинет мужа.

Михаила окатила волна гнева, исходящая от Ратникова. Никакихгостей тот не ждал, тем более журналистов, которым вход в его квартиру вообщебыл категорически запрещен.

– Кто вы такой? Почему вас пропустили сюда? –раздраженно спросил Ратников.

– Александр Иванович, – мягким голосом начал Михаил…

Он был весь мокрый от напряжения, капли пота стекали поспине, длинные кудрявые волосы прилипли к влажной шее. Во время сложной работынельзя было носить очки, чтобы стекла не рассеивали и не задерживали импульсы,и Михаил не очень четко видел предметы, находящиеся от него на удалении большетрех метров. Это его нервировало, но он старался не отвлекаться, полностьюсосредоточившись на подавлении воли советника Президента. Все-таки заметно, чтоон два года с лишком находился в профессиональном простое. Он уже и забыл, какневероятно тяжела настоящая работа.

Но минут через двадцать он почувствовал, что владеетситуацией полностью. Ратников в расслабленной позе сидел в кресле за своимрабочим столом и, глядя прямо в камеру, рассказывал о разногласиях в средепрезидентской команды. Периодически Михаил задавал ему вопросы, и голос еготоже попадал в запись. Но это не беда, звук в этих местах можно стереть иналожить голос Юли Третьяковой, если понадобится, конечно. Самое главное –Михаил не попадал в кадр, потому что стоял перед Ратниковым с камерой на плече.

Интервью закончилось. Михаил выключил камеру, спрятал ее всумку и подошел к советнику совсем близко.

– Мы с вами хорошо поработали, – произнес он тихим,почти лишенным интонаций голосом. – И если вас кто-нибудь спросит, кому выдавали это интервью, вы будете говорить, что к вам приходила девушка,симпатичная молодая девушка по имени Юлия Третьякова. Вот, я вам оставляювизитку, чтобы вы не забыли, как ее зовут и из какой она газеты. А меня выникогда не видели. Ведь не видели, правда же?

– Да, – затравленно кивнул Ратников.

Глаза его были устремлены в одну точку – в ту, где ещенедавно горел красный огонек видеокамеры. Он находился под воздействиемсильного гипноза, и сейчас ему можно было внушить все что угодно изаблокировать любые воспоминания.

– До свидания, Александр Иванович, – сказалМихаил. – Не надо меня провожать, я найду выход. Как только вы услышите,что хлопнула входная дверь, вы придете в себя. И все будет хорошо. Все будетхорошо. Все будет хорошо. Вы меня поняли?

– Да, – снова кивнул советник.

– Тогда попрощайтесь со мной.

– До свидания… Юля.

Михаил осторожно вышел из кабинета и на цыпочках двинулся кдвери. Ему без труда удалось справиться с несколькими замками, которыми изнутрибыла увешана входная дверь. Выйдя на лестничную площадку, он постаралсяхлопнуть дверью как можно громче, чтобы Ратников наверняка услышал сигнал, покоторому, в соответствии с программой, должен выйти из транса. А то еще, неприведи Господь, жена зайдет к нему, а он сидит с вытаращенными глазами иполудурочным лицом…

* * *

Михаил Давидович Ларкин хорошо понимал, кому и чему обязансвоим благосостоянием, и не строил на сей счет никаких иллюзий. Егонеобыкновенный дар проявился в период полового созревания, и Миша, ничуть неиспугавшись, быстро приспособил его к получению хороших отметок в школе. Точнотак же лихо он прорвался в технический вуз, потому что тихим еврейскиммальчикам в начале семидесятых вход в престижные гуманитарные вузы был закрыт.В физике и математике он тянул слабо, но отметки на экзаменах получал вполнеприличные, без стипендии, во всяком случае, не сидел. Самое главное было – идтина экзамен последним в группе, чтобы никто из студентов не слышал, какую чушьон нес. Однако наличие диплома знаний ему не прибавило, и после распределения вКБ жизнь стала совсем тусклой. Начальники его ругали, коллеги недоуменнопожимали плечами, видя его безграмотные проекты, и при любой возможности егопереводили с места на место, чтобы избавиться от балласта и освободитьдолжность для более толкового инженера. И здесь даже его необыкновенныеспособности были бессильны, потому что никаким гипнотическим воздействиемнельзя было заставить работать прибор, выполненный по его чертежам.

Но Мише повезло, потому что мама его работала костюмером втеатре, который частенько выезжал на зарубежные гастроли. Маму на эти гастроли,натурально, не брали, в театре были и другие костюмеры, у которых анкетка былаполучше. Но зато Ираида Исааковна была душой театральных кулис, ее обожала всятруппа, с ней делились радостями и проблемами, на ее плече выплакивали обиды,ей шепотом передавали все сплетни и слухи. Миша с самого детства любил бывать уматери на работе, и его, кудрявого пухлощекого ангелочка, баловали, сажали наколени, угощали конфетами и апельсинами, а в восемь лет он даже играл крошечнуюроль в спектакле. И, став взрослым, Миша Ларкин не перестал наведываться втеатр, где ему всегда были рады, потому что по-прежнему обожали ИраидуИсааковну и переносили свою любовь и доверие на ее сына, при котором нестеснялись обсуждать свои дела.

Однажды, когда Миша сменил уже пять или шесть мест работы,его вызвал к себе заведующий сектором, в кабинете которого находился какой-тонезнакомый человек.