Ей и не снилось, что можно всецело, душой, телом ипомыслами, отдаваться мужчине, как она отдавалась князю Андрею, таксамозабвенно принадлежать ему… И он тогда принадлежал ей всем существом своим,она знала, сердцем чуяла это! И вот его страсть минула. Почему? Чего онустыдился, чем был оскорблен, испуган, озадачен? Лючия терялась в догадках.Князь Андрей ведь не может знать о замыслах Шишмарева, он женился на всю жизнь,сейчас у них с Александрою должен быть медовый месяц, а он… Или чует какой-топодвох, необъяснимый, но тревожный? Или пробудились запоздалые угрызениясовести, сожаления о содеянном? Рад бы теперь вернуть все назад, да не вернешь!

Нет. Он, конечно, был счастлив в ее объятиях, да Улькавоспользовалась минутной отчужденностью, оплела своими сетями… Конечно, этоона! Ведьма!

Лючия, даже не видя, ощущала всюду ее присутствие, еенеотступный взгляд. Ульяна смотрела так испытующе, словно в душу Лючиинадеялась заглянуть… в душу Александре, точнее сказать. Чего она там искала?Лючия извелась, пытаясь дознаться. Эти взгляды любовницы мужа и его холодностьделали ее жизнь в Извольском просто-таки невыносимой. Вдобавок она ничем небыла занята и порою отчаянно скучала. Только от скуки она и затесалась как-тораз в историю, которая положила конец ее последним надеждам на счастье в этомдоме.

Как-то раз, когда Лючия уныло бродила из комнаты в комнату,ища хоть какого-то занятия и с ревнивой завистью поглядывая на античный сюжет«Юпитер и Семела», где черты Семелы были явно списаны с Ульянина точеного лица,среди лакеев, стоявших недвижными рядами у стен, вдруг произошло некоезамешательство и движение, а потом, откуда ни возьмись, словно бы из самойстены, вывалился человек весьма почтенного вида, с окладистой седой бородою, ибросился в ножки Лючии с воплем:

– Не вели, барыня, казнить – дозволь слово молвить!

Эта перенятая у татарских завоевателей привычка русских чутьчто брякаться на колени немало смущала Лючию. Она знала толькоколенопреклонение при объяснениях в любви и до сих пор смущалась, вспоминая,как отшатнулась от какого-то мужика, бухнувшегося ей в ноги в присутствии князяАндрея, возомнив, что сейчас непременно произойдет дуэль между ее мужем – икаким-то безрассудным поклонником. С тех пор она несколько привыкла к русскимобычаям, а все равно – вид челобитчика смутил ее отчаянно!

– Сударь, встаньте! – воскликнула она в замешательстве, иэто было хорошее начало: лакеи едва в обморок не попадали – все, разом.

– Встань, тебе говорят! – в ужасе от своей обмолвкизакричала Лючия – и в который раз убедилась, что угрозу, а не ласку русскийчеловек понимает лучше всего.

Мужик разогнулся, но с колен все же не вставал. Махнуврукой, Лючия сказала устало:

– Говори, чего надобно.

– Барыня, – простонал мужик, – умолите князюшку за радиХриста, за ради боженьки, – он едва сдерживал рыдания, – умолите его меня наконюшне выдрать!

Лючия тупо моргнула, потом, решив, что ослышалась,оборотилась к зрителям. Однако лица лакеев были серьезны.

– Да ты в уме? – осторожно спросила она. – Как же это можно?

– Розгами, барыня! – заломил руки мужик. – Вымоченными! Самсрежу, сам вымочу! А не то – батогами! Да я и кнут стерплю со свинчаткою!Умолите князюшку!

Челобитчик снова сделал явное движение удариться лбом обпол, однако Лючия так грозно сдвинула брови, что он не осмелился и толькопополз к ней на коленях.

Лючия отпрянула. Снова оглянулась. Лица лакеев вполнесерьезны и озабочены. Нет, никто над ней не смеется, это не шутка, нарочноперед нею разыгранная. Вон у одного из лакеев, того самого молодого мужика,который был тогда на берегу с Петрушкою, даже слезы на глазах блеснули.

И тут Лючию осенило – конечно, конечно, она права: этосумасшедший! Русские любят юродивых – наверное, это местный дурачок. Ей сразустало легче.

– Встань, голубчик, – сказала она ласково. – Конечно,конечно, я скажу князю, он тебя и розгами выдерет, и батогами, и кнутом сосвинчаткою. А ты пока ступай, ступай с богом. Поспи да успокойся, от души иотойдет.

Это у нее здорово получилось, нельзя не признать. Со всемирусскими интонациями и ужимками, придраться не к чему! И Лючия, в восторге оттого, как удачно сыграла роль доброй русской барыни, была немало обескуражена,когда мужик снова бахнул головою об пол и залился горючими слезами. Оторопь еееще усилилась, когда один из лакеев, тот самый, знакомый, повалился рядом смужиком! Он, правда, зашиб свой лоб только единожды, после чего пламенновоззвал:

– Сударыня-княгиня, дозвольте слово молвить, за ради Христа,за ради боженьки!

«И этот туда же! Они что, другой мольбы не знают?!»

– Валяй! – устало махнула рукой Лючия – и похолодела,сообразив, что слово какое-то не то. Но, очевидно, ее обмолвка была принята за«дозволяю», потому что молодой лакей дрожащим голосом проговорил:

– Государыня-княгиня, будьте родимой матерью, умолите князя,не отдайте старика на позор! Это отец мой…

Лючия устало прикрыла глаза, отказываясь что-то понять. Сэтими русскими недолго и спятить! Просить избить отца! Нет, но надо же все-такиразобраться, чего им всем надо. Они хотят, чтобы Лючия была им всем матерью –значит, нужно разговаривать с ними терпеливо, как с детьми.

Она снова поглядела на лакея:

– Скажи, друг мой, свое имя.

– Северьяном кличут, – ответствовал тот.

– Скажи, друг мой Северьян, от чего отец твой заступничествапросит?

– Да разве вы не слыхали, барыня? От княжеской воли!

Лючия стиснула зубы, и следующие слова вышли неразборчиво:

– Ежели хочешь чего-то добиться, не мели языком попусту, аотвечай толком: в чем дело?!

Изумление надолго застыло на лице Северьяна: верно, ему былодиковинно, что молодая княгиня знать не знает о том, что творится в имении.Лючия едва сдержала крепкое итальянское ругательство. И Северьян, очевидно,поняв по ее лицу, что далее солому жевать опасно, наконец-то заговорил:

– Батюшка мой – староста. Оброк собрать-то собрал, да… –Северьян жгуче покраснел от стыда: – Потратил, вишь ты! Думал, отдаст втихаряпотом, а от барина нашего ничего не укроется! Углядел вину и виновника недолгоискал. Определил наказание… Да лучше бы и впрямь выдрал старика прилюдно, лучшебы к оброку еще штрафу добавил, только бы не терпеть такого бесчестья! – горячовыкрикнул Северьян.