Впервые встретясь с ней, она была поражена, откуда всердцевине России взялся этот чистый, южный тип: смуглое, словно подсвеченноеизнутри лицо, небольшие, но прекрасные миндалевидные глаза – влажные, черные;губы, может быть, слишком маленькие, но четких, выразительных очертаний. Бровичудились ровненько наведенными сурьмою; смоляная, гладенькая головка… Ульянакуда больше походила на итальянку, чем сама Лючия, которая, первое дело, имелавнешность настоящей золотоволосой венецианки, а главное, была все же русская попроисхождению. И она могла только изумленно качать головой, вспоминаяуничижительный отзыв Шишмарева об этой крепостной: и кривобокая-то она, и налице черти горох молотили, и злонравна… Он или вовсе слепой, или оболгал Ульянуот злости, для усугубления своего рассказа. Из всего этого правдой было лишьто, что Ульяна российской дебелостью никак не отличалась, а маленькая рябинкана щеке – верно, и впрямь след оспы, – ничуть ее не портила, как не портит, аукрашает женское лицо умело посаженная мушка. А что до ее нрава, то Ульяна былапросто замкнутой, молчаливой. Но это не убавляло ее красоты, столь редкой средибело-розовых, светловолосых русских, что она казалась мрачноватой и несколькозловещей.

Лючия знала, что природа щедро ее одарила. Не приходилосьстесняться лица, глаз, волос, фигуры, игривого нрава, тонкого, насмешливогоума. Она и не стеснялась, щедро выставляя напоказ свои достоинства. Однакорядом с этой молчаливой белошвейкой она почему-то ощущала себя груборазмалеванной и неуклюжей. Ульяна была загадочна – вот оно, слово! Тайнакрылась в ее недобрых бровях, под длинными ресницами, в уголках неулыбчивогомаленького рта, который, как и темный взгляд, и все лицо ее, смягчался, лишькогда Ульяна смотрела на князя.

Вот и сейчас – всклокоченный князь Андрей в очередной разворотился к началу горки, но не ринулся вниз, а вскинул голову и поглядел нагалерею, где стояли поодаль друг от друга две женщины, – и ах, каким приветом,какою ласкою засияло в ответ на этот взгляд лицо Ульяны!

«Да она к нему неравнодушна! – вдруг поняла Лючия. – Точно,тот ребенок, о котором говорил Шишмарев, его сын!»

И она едва не села прямо на пол – так ослабели вдруг ноги,таким холодом прихватило плечи. С изумлением поняла Лючия, что это ревностьужалила ее в сердце: ревность к крепостной, влюбленной в ее венчанного мужа, –и, верно, любимой им, потому что никогда еще не видела Лючия лицо князя Андреятаким ласковым.

Она дорога ему! И сын их дорог! Может быть, в этом причинаотчуждения, которую никак не могут преодолеть новобрачные – ни днем, ни ночью,кроме тех исступленных мгновений, когда они предавались любви, вцепляясь друг вдруга, как два изголодавшихся зверя, а потом, в приступе непонятнойстыдливости, откатывались друг от друга на разные края широченной кровати?

Злосчастное пари и последовавшее затем венчание перешлидорогу счастью Ульяны с князем. Да нет, это же мезальянс… А что, в России всебывает! Женился ведь их великий государь Петр на какой-то крепостной,солдатской девке, сделал ее своею царицею, ради нее законную жену заточил вмонастырь… а кто теперь, кстати говоря, царствует в России, как не их дочь,прижитая еще вне брака? Может статься, и Лючия помешала князю Андрею современем узаконить свои отношения с Ульяной и сделать их сына новым княземИзвольским? Не потому ли Ульяна то и дело меряет соперницу этим испытующим,недобрым взором исподтишка? Ну что ж, им теперь недолго страдать в разлуке. Досвершения шишмаревской мести осталась неделя, и если Лючия все же решится вэтом участвовать, то князь Андрей сделается в обществе предметом такихнасмешек, превратится в такого парию, что ему только крепостная жена будет подпару!

Почему-то при этой мысли настроение Лючии настолькоиспортилось, что она с трудом смогла изобразить приветливую улыбку, когда мужее наконец-то удосужился поглядеть и на нее и спросил с принужденнойвежливостью:

– А вы что же не катаетесь?.. – и как бы проглотил еще однослово, не назвав ее ни Александрой, ни даже сударыней, ни, разумеется,Сашенькой.

То, что она не услышала сейчас из его уст этого чудного,ласкового имени, которое он шепнул только раз, в порыве исступленной страсти,почему-то сделало ее вовсе несчастной. Если бы князь сейчас отвернулся, она бы,верно, не сдержала навернувшихся слез, но пришлось просто-таки силой втянуть ихобратно в глаза, потому что ее муж продолжал:

– А ведь, помнится мне, прежде нравились вам ледовые забавы.О прошлое Рождество, на балу у Осокиных, вот также катались с гор, так на васугомону не было! – И он усмехнулся, о чем-то вспомнив с откровеннымудовольствием.

Это было как раз то, чего больше всего боялась Лючия:сделать что-нибудь не так, как Александра, попасть впросак, вызвать подозрения.Мало ли их уже было, таких-то случаев! Вот, скажем, когда Лючия уселась зарукоделие. Да, вышиванием и шитьем разных красивых, изысканных вещиц вродесалфеток и наволочек на диванные подушки занимались барыни и в России, однако…однако шили русские вовсе не так! Они надевали наперсток на указательный палец,который вместе с большим употребляли для того, чтобы тянуть иглу к себе, а неот себя, как делали итальянки и, надо полагать, дамы прочих наций. Поймав разили два изумленный взгляд горничной девки, а потом услыхав, как та говорила о«косорукой барыне», Лючия перестала заниматься рукоделием – пока не перейметпривычек русских швей. А какой ужасный ляп подстерегал ее с этой привычкойрусских беспрестанно креститься?!

Едва прибывши в России, она заметила, что жители этойстраны, пришедши куда-нибудь и вступивши в комнату, прежде всего, ни говоря нислова, ищут глазами некое изображение, которое непременно висит в каждом покоев углу.

Отыскав оное, они кладут перед ним три поклона, осеняя себяв то же время крестным знамением и произнося: «Господи помилуй!» или же: «Мир этомудому!» – и опять совершают крестное знамение, а только затем здороваются схозяевами и ведут с ними беседу. Обыкновенно в углах изб, где бывала Лючия,висели какие-то темные, неприглядные доски, и, увидав в парадной залекняжеского дома великолепный портрет прекрасной дамы, окруженной ангелами иоблаками, Лючия, едва вступив в дом Извольских, трижды поклонилась перед ней исказала ритуальные слова. Ее счастье, что князь Андрей в первый вечер былодурманен, а дворня слишком взволнована его внезапной женитьбой, чтобы тут жепокатиться со смеху. Однако, узнав через два или три дня, что она молилась,будто на икону, на портрет государыни Елизаветы Петровны, изображенной в видеМинервы, Лючия поняла, почему всякое ее появление вызывает у дворни какие-то тщательноподавляемые содрогания: бедняги с трудом сдерживали смех от ее оплошки!

Не смеялась только Ульяна: глядела недоверчиво, испытующе.Так же точно глядит сейчас и князь Андрей… Они что, трусихою ее числят?!