него. Он не знал, что теперь предпринять и, помедлив, вышел во двор постоялого двора. Звёзды таинственно подмигивали молодому человеку. Было тихо.

Он присел на камень, ещё хранивший тепло ушедшего дня. Хотелось выть от злости и безысходности своего положения. Ощупал карманы. Выскреб несколько монет серебром. Больше ничего у него не было, не считая двух перстней и одной жемчужины, что перекатывалась в кармане. Остальное осталось на галере. Попытался вспомнить хоть одну молитву и просто прошептал просьбу к Господу о ниспослании ему избавления от напастей, свалившихся на него в этом чужом враждебном городе.

Ничего не придумав, Хуан поспешил уйти от греха подальше, и скрылся в конюшне, где уже познакомился с конюхами. Те приняли его безразлично, позволив лечь на соломе, приготовленной для подстилки быкам.

Лёжа на спине, Хуан пытался размышлять. Ничего от этого не получилось, но и сон к нему не приходил. И что будет делать уже завтра утром, представить себе не мог. Правда, думалось, что затея Козла вряд ли удастся, и в то же время он помнил, какие здесь доверчивые люди. Храмы никогда не закрывались, и вход туда не представлялся трудным.

И больше его всё же занимал он сам. Как к нему отнесутся власти, узнав об ограблении святыни? Предвидеть этого он не мог. Но ничего хорошего не ожидал. Страх постепенно закрадывался к нему в сердце. Инстинктивно ощупал шпагу и кинжал. Другого оружия у него не было.

Мешать Козлу в его замысле Хуан не собирался. Это могло дорого ему стоить. Но как выбраться из города одному? И он сел, подумав, что можно попытаться упросить конюхов дать ему его же буйвола. И тут же возник вопрос: сумеет ли он самостоятельно достичь берега океана? Подобное казалось очень сомнительным. Его просто поймают, как белого, и в лучшем случае на долгие годы посадят в яму, где он и отдаст Богу душу.

Даже пожалел, что отказался от участии в ограблении. Но теперь уже гордость не позволяла идти вспять и просить Козла простить его. И злоба охватила всё его нутро. Бешенство чуть не толкнуло его пойти к Козлу и попытаться прикончить его. Хорошо, что он быстро понял, что так делу не поможешь. Всё равно ему присудят яму на несколько лет.

Наконец решил дождаться утра и посмотреть, что получится. Другого в голове не вырисовывалось. И он, успокоившись немного, постарался заснуть.

Некоторое время он слышал тихие голоса скотников, сопение, шум копыт, потом всё затуманилось, и он погрузился в тревожный сон.

Проснулся он от громких голосов. Они раздавались в предрассветном воздухе, прислушавшись, Хуан различил голоса своих товарищей. Слов не различалось, но голоса звучали торопливо, жёстко и требовательно.

Хуан поднялся. У двери светился огонь фонаря. Там стояли трое скотников и молча наблюдали, как готовился караван. Тронул одного за плечо и вопросительно кивнул в сторону товарищей.

Скотник пожал плечами, удивлённо уставился на Хуана, что-то сказал, чего Хуан не понял. А до товарищей было не более двадцати шагов.

Буйволы волновались, выражали недовольство, люди торопились, укладывали вьюки, сёдла на спины животным. Хуан не осмелился выйти и наблюдал за происходящим из ворот сарая.

Все были налицо. И Гном топтался тут же, и Козёл с длинной шпагой и мушкетом в руке. Все они были отлично вооружены и спешили покинуть постоялый двор. В округе знали о распоряжении рани, и никто не удивился такому.

Караван вышел из ворот, пыль осела. Восток только начал светлеть. Звуки топота животных затихли в переулке. Хуан вздохнул, незаметно перекрестился и пошёл на своё место. И странное дело, тотчас заснул, словно и не было никаких волнений и тревог последних часов его жизни.

Было уже светло. Во дворе толпились люди, стражники с копьями и саблями в руках. Что-то громко обсуждали, потом направились к воротам сарая, широко открытыми.

Хуан похолодел. Сел на соломе в ожидании. Был уверен, что идут за ним.

Стражники остановились перед белым, осмотрели, долго разговаривали со скотниками, потом махнули руками и ушли, так и не спросим ничего.

Немного отлегло. Хуан вышел умыться. Он вспотел от страха и теперь с жадностью пил воду и, сняв одежду, плескался в жёлобе для скота.

Прискакал воин, покрутился по двору, поорал и ускакал, подняв пыль.

Все во дворе смотрели на Хуана. И взгляды были жутковатые. Явная угроза чувствовалась в них. И он поспешил удалиться. Не знал, куда идти. С каждым шагом по улице он всё сильнее ощущал враждебное отношение к нему.

Вскоре послышались крики, ругань, потом кто-то плюнул на него, и тут же в бок ударился гнилой банан. Смех был радостный, вперемешку с озлобленными воплями. Потом на Хуана посыпались плоды и камни. Он уже хотел повернуть назад, как очередной камень угодил ему голову, и кровь потекла по лицу.

Потом Хуан плохо соображал. Удары сыпались градом. Он вертелся волчком, закрывался, отбивался, но воспользоваться оружием ни разу не мелькнуло в голове. Было больно, обидно, он чувствовал, что несколько раз вскрикнул от боли и перестал что-либо ощущать.

Он не чувствовал, как четверо маленьких людей бросились в свалку, крича и разя озверевших людей. Им не так скоро удалось отогнать их. Эта четвёрка подхватила бесчувственное тело Хуана и бегом понесла куда-то. Появились на конях стражники наводить порядок, но было поздно. Белого человека унесли, и никто не знал куда.

Хуан очнулся и тут же ощутил нестерпимую боль во всём теле. Болело всё от головы до ступней. И в голове был туман. Ничего не слышал, только боль и непонимание. Осмотреться не мог. В довольно прохладном помещении было темно, и лишь краем глаза заметил жёлтое пятно света где-то справа. Жутко хотелось пить, и он прошептал просьбу. Никто его не услышал, никто не подошёл, и он продолжал лежать на жёстком ложе, мучительно пытаясь припомнить, что с ним произошло. Двинуть рукой или ногой не получалось. Первая же попытка пронзила его тело острым приступом боли. И оставалось лишь ждать, надеясь, что кто-то заметит его полуоткрытые глаза и окажет помощь и напоит. Шершавый и опухший язык едва помещался во рту, в горле горел огонь.

Сознавал, что постанывает, но не слышал этого. Потом попытался заснуть, но ничего не вышло. И он лежал, мучительно раздумывая.

Наконец почувствовал тень. Она наклонилась, увидев, как шевелятся губы. И опять ничего не услышал. Поднять руку остерёгся, боясь боли. И вдруг голову ему подняли, к губам поднесли холодный край глиняной кружки. Он жадно присосался, чувствуя, как восхитительная влага вливает