в этот момент душа уходила в пятки от страха перед тем, кого мне пришлось бы лицезреть. Однако каждый раз пустыня за моей спиной оказывалась безжизненной, а звук, воспринимаемый за поступь когтистых лап, на поверку являлся лишь шелестом мелких песчинок, подгоняемых ветром. И тогда я облегченно вздыхал. Сердце, отбивавшее усиленный ритм, возвращалось к нормальной работе, а выступивший холодный пот моментально высыхал на морозе.

Постепенно, с каждым шагом, я стал все меньше обращать внимание на посторонние звуки. Всем известно, что страх притупляется. Он начал отступать, плавно вытесняясь усталостью и внутренней болью. Хоть и не исчез совсем.

Руки и ноги замерзли так, что я почти не ощущал их. А скоро пропало и чувство реальности. Остался лишь путь, состоящий из волн песка — вверх, вниз, вверх, вниз. Постоянство происходящего медленно, но неуклонно убаюкивало сознание. Похожие ощущения испытывает рыбак, сидя в своей лодке, которая покачивается на слабых речных волнах. Только меня окружала не темно-синяя гладь с мелкой рябью на поверхности, а бескрайние желтые просторы. Высокие барханы, словно гигантские валы, предвестники наводнения, возвышались надо мной в молчаливом безразличии. А я, будто щепка на огромных волнах, продолжал путь в неизвестность. И не за что было зацепиться взору, кроме звездного неба над головой, да песка под ногами. До самого горизонта, покуда хватало глаз. Полностью утратив чувство времени, я шагал и шагал. Тупо и упрямо. Вперед. Ибо большего не оставалось.

Мозг полностью отключился. Во всяком случае, так мне казалось. Ушли все чувства — голода, жажды, страха. Я даже не ощущал, как передвигаются ноги. Просто шел вперед.

«Главное идти вперед. Вот моя цель».

Небо стало светлеть. Звезды теряли свою яркость, уступая место более великому светилу, чем они сами. Лучи солнца уже начинали освещать горизонт. Позади меня. Словно насмехаясь над тем, что я выбрал неправильный путь. Но я не замечал этого. Я просто шел дальше вперед, не обращая внимания на окружение. Если какое-то время назад мой мозг способен был здраво рассуждать, то к исходу ночи он полностью утратил такую возможность, наполнившись полубезумными обрывками мыслей. И в этом хаосе, сохранявшем лишь призрачную связь с реальностью, я и думать забыл о выборе верного направления. Ноги продолжали нести меня куда-то на запад, а разум сосредоточился на счете. Счете барханов. Еще один бархан преодолен, затем еще один.

«На каждый следующий я трачу все больше и больше времени! Проклятые ноги, вы будете идти быстрее?! Мне нужно преодолеть еще целую гору барханов… Целую гору барханов… А это звучит очень даже весело, Ламашту меня раздери! Ведь бархан и есть гора. Гора желтого, отвратительного песка, от которого меня уже порядком тошнит! Да шевелитесь вы уже! Некогда отдыхать! Я хочу увидеть Вавилон как можно скорее. Хочу плюхнуться на свою соломенную циновку и проспать. Месяц!».

Но барханы не заканчивались, а продолжали вереницей вставать у меня на пути, заставляя подниматься и опускаться на них снова и снова. Раз за разом. Взбираясь на макушку очередной песчаной горы, я видел пред собой лишь эти барханы. Вплоть до горизонта. Покуда хватало глаз.

Солнце уже взошло довольно высоко, когда я понял, что если ненадолго не остановлюсь, то не сумею преодолеть очередную гору песка. Совершив спуск, я замер в углублении между дюнами.

Повернувшись лицом к небесному светилу, я злобно выкрикнул:

— Нет твоего закона на земле! Ты так же жалок, как и я, раз не можешь это разглядеть, Шамаш! — я хотел сплюнуть, но во рту так пересохло, что не осталось ни капли слюны.

Я ухмыльнулся:

— Так, что давай, убирайся! Скройся с глаз или же закончи мой путь. Прямо сейчас! Меня уже тошнит от этого песка. Я преодолел этих гор столько, — тут я указал пальцем на очередной бархан, — что сбился со счета! Хотя кого я пытаюсь обмануть, — безумный смех вырвался из моих недр, — я ведь не вел им счета! Ха-ха-ха.

Упав на колени, я даже не почувствовал жжение горячего песка. Настолько утратил способность к восприятию мира.

«Мира, которого больше нет. Мира, который окутала тьма».

Какое-то время я смотрел на желтое покрывало пустыни у себя под ногами, а затем вновь обратил взор к солнцу:

— Убирайся, сказал. Я хочу отдохнуть. И друга своего с собой забери. Проклятый Нуску[2].

Но солнце не пожелало скрыться. Ни за облаками, которых не было вовсе. Ни за горизонтом.

И это меня невероятно разозлило:

— Ну, как знаешь, — выдохнул я, усаживаясь поудобнее. — Я могу и потерпеть. Рано или поздно все равно наступит ночь.

Я твердо решил не двигаться с места до темноты. Путь и без того давался чересчур тяжело. А из-за Шамаша да сынишки Энлиля[3], он казался и вовсе невозможным. Поэтому, дабы скоротать время, я принялся считать песчинки бархана, возвышающегося прямо передо мной. Одна, две, три…

«Проклятая жажда снова вернулась! Мне так было хорошо без тебя. Но теперь я ощущаю невероятную сухость внутри, словно наелся горячего песка. Губы потрескались, а у меня не осталось слюны, дабы смочить их. Колодец пуст. Ха! Мой колодец пуст! Он высох под лучами этого безжалостного солнца. Чтоб оно потухло на веки вечные!».

Пятьсот одна песчинка, пятьсот две…

Глаза заслонила непонятная дымка, похожая на туман. Я моргнул, стараясь избавиться от нее и при этом не сбиться со счета. Понятия не имею почему, но пересчет песчинок казался мне делом всей жизни. Дымка не ушла, вынуждая меня моргать еще раз. Наконец, с третьей попытки зрение прояснилось, и я смог возобновить свое занятие.

Солнце стремительно двигалось к зениту, накаляя воздух все больше и больше, но я продолжал делать вид, будто не замечаю этого.

«Главное, не сбиться со счета».

Тысяча одна, тысяча две…

Однако «радоваться» оставалось недолго. Где-то между второй и третьей тысячей я сбился. Ветер, полностью стихший к утру, снова возобновил движение, в слабом порыве перемещая мелкие песчинки. Только на этот раз его дыхание оказалось жарким, словно из печи.

— Проклятие, — буркнул я, — ты даже не даешь мне