окончательно потерять голову!

А как ее не потерять от такого рельефа? Он нарочно надел эту облегающую футболку, чтобы каждая мышца была как нарисованная?

Он видит меня, делает шаг навстречу и протягивает руку. Черт, так мышцы еще лучше видно. Сердце гулко стучит, отдаваясь в висках, в кончиках пальцев покалывает. Боже, если у меня сейчас случится анафилактический шок от того, что у меня останавливается дыхание, Арсанов догадается, по какой причине?

— Я тебе сегодня уже говорил, что ты очень красивая? — спрашивает он.

— Не помню, — улыбаюсь в ответ.

— Значит, с меня штраф. Какой, придумай сама, — Тимур подставляет локоть, и я с удовольствием обвиваю ладонями тугие мышцы.

— Проведи завтра вместо меня уроки, — смеюсь.

— Легко, — Арсанов кладет вторую руку на мои ладони, и я становлюсь близка к анафилактическому шоку как никогда в жизни. — Выдай мне план и обрисуй общую стратегию.

— Сначала тебя ждет планерка, и это самый трэш!

— Полька, если бы знала, сколько планерок я провел в своей жизни, ты бы так не говорила.

— Арсанов, — давлюсь от смеха, — ее не ты проводить будешь, а заведующая детсадом!

— Да? — он всерьез выглядит озадаченным. — Думаю, это легко исправить.

Я складываюсь вдвое от смеха, представив физиономию заведующей, если бы вместо меня на планерку заявился Арсанов. Тимур идет с невозмутимым видом, но его глаза смеются, и когда наши взгляды встречаются, я как будто вживую вижу искрящиеся россыпи.

Мы прогуливаемся по вымощенным дорожкам, подсвеченным садовыми фонарями.

— У тебя очень красиво, Тимур, — говорю искренне, мне в самом деле нравится дом Арсанова. И сад возле дома нравится.

— Я рад, что тебе здесь понравилось, — Тимур сворачивает с освещенной дорожки к беседке, стоящей в глубине сада. — Мне нужно кое-что спросить у тебя, Полинка.

— Спрашивай, — настораживаюсь от перемены в голосе. Арсанов останавливается и говорит в темноту, не глядя на меня.

— Тот удод, которому Саня дал в табло, отец Богдана?

Глава 20

— Нет, что ты, нет, — вырывается у меня в ответ непроизвольно. — Почему ты так решил?

Арсанов молчит, а я сама прекрасно понимаю, почему. Уверена на сто процентов, что за то время, пока я здесь, для Тимура успели нарыть всю информацию о Роберте. И кто он, и чем занимается, и сколько времени мы встречались.

Там и рыть не надо. С возможностями Арсанова небольшой проблемой было подобрать Роберта под подъездом и расспросить. Причем так, что тот рассказал бы даже, чего не знает. Есть же у Тимура люди, которые таким занимаются?

Поэтому смысла лгать все равно нет. Другой вопрос, что считать Арсанов умеет. Он наверняка прикинул, что между Робертом и предполагаемым отцом Бодьки разница два месяца максимум.

И вот тут я стопорюсь. До жути не хочется обманывать Тимура. Только как ему сказать правду? Как признаться, что я решила подзаработать на суррогатном материнстве?

Да я от стыда провалюсь. И если Богдан потом узнает, я себе этого не прощу. Никто не знает, кроме Лены, а она любит Бодьку, по-настоящему любит. И ни за что не причинит ему боль. Значит, и я должна молчать.

— Полина, — говорит Тимур, все еще не поворачивая головы, — я хочу, чтобы ты знала, я полностью на твоей стороне. Какая бы там ни была у тебя с ним история…

— Он мне изменил, — перебиваю я и говорю быстро, чтобы успеть сказать, — я пришла в агентство раньше, чем обычно, у нас пары отменили в университете. И застала Роба с моей подругой в его кабинете.

— Ты решила ему отомстить? — Тимур смотрит вверх, сунув руки в карманы. — С отцом Богдана?

Господи, как же тяжело говорить неправду…

— Нет, — качаю головой, — наоборот. Это Роберт стал мне мстить. После того, как я с ним порвала, я не смогла подписать ни одного контракта с европейскими агентствами. Поэтому пришлось уехать работать в Стамбул, там у него не было таких возможностей.

— Значит, это я ему должен быть благодарен за нашу первую встречу? — криво улыбается Арсанов, поворачиваясь ко мне. Но его глаза больше не смеются. — Поля, отец Богдана…

— Мы договорились не вспоминать об отце Богдана, Тимур, — говорю, заставив себя посмотреть на Арсанова, — и о матери Сони тоже.

— Но он в курсе, что у него есть сын?

— Я не знаю, — говорю абсолютную правду, потому что я действительно не знаю. — Прошу тебя, Тимур, если ты хочешь, чтобы у нас с тобой…

Запинаюсь и перевожу дух. Не могу решиться произнести эти слова вслух, и Арсанов подходит вплотную.

— Чтобы что, Поля?

— Чтобы у нас с тобой что-то получилось, — выдыхаю в вырез трикотажной тканью футболки, который очерчивает крепкую загорелую шею. — Именно у нас, как у Полины и Тимура, а не как у родителей Богдана и Сонечки.

Арсанов кладет руки мне на талию и сдавливает.

— А ты хочешь?

Хватаюсь за его плечи, иначе упаду. Голова кружится от близости мужчины, от его запаха и дыхания над моим ухом. Не могу говорить, голос не слушается, поэтому только киваю.

— И я хочу, — хрипло говорит Тимур, зарывается рукой в мои волосы и удерживает за затылок, — просто… как хочу…

Он матерится себе под нос, а мне хочется улыбаться. И когда он меня целует, будто пробуя, тоже улыбаюсь.

— Надо мной смеешься, Полинка? — шепчет он.

— Ты умеешь материться, Арсанов? — обнимаю его за шею, поглаживаю колючий стриженый затылок.

— Умею, Полька. Но если тебе не нравится…

— Нравится, — перебиваю и трусь щекой о небритый подбородок, — мне в тебе все нравится, Тимур.

В этот раз его поцелуй глубокий и далеко не такой сдержанный. Арсанов приподнимает меня за бедра и несет в беседку, не разрывая поцелуй. Садит меня на стол и скользит губами по шее.

— А если мы оба хотим одного и того же… — его голос меняется, — Поль, я не знаю лучше способа!

Наверное, он прав, но мешает осознание того, что мы на виду, в беседке. Здесь и охрана может увидеть, и дети, если вдруг проснутся и в окно выглянут…

— Тимур, — упираюсь ладонями ему в грудь, — Тимур, подожди.

Его руки уже под футболкой гладят мою спину. Хочется выгнуться под его руками, подставиться под его губы. Но что-то внутри не дает, меня будто сковало, и я продолжаю упираться в умопомрачительно твердую грудь.

— Что, Полинка? — шепчет Тимур. — Что не так?

— Тимур, — утыкаюсь ему в шею возле уха, — у меня никого не было после…

И прикусываю язык, потому что чуть не говорю «Роберта». Ненавижу лгать, просто ненавижу. Вот из-за таких моментов, когда нужно все время помнить,