горы, точно заяц от охотника, бросая на поругание дом. Взгляни на старуху, которая выходила тебя! Она спит, точно ребенок, подперев ладонью щеку. У нее не осталось сил, потому что она отдала их тебе, а ты даже не сможешь ее защитить. Ты в чужой одежде, без оружия, слабый телом и духом. Противен самому себе. Попытайся хотя бы помочь тем, кто рядом. Этим простым и надежным людям. Это твой шанс, Карл Бекманн. Другого тебе Господь, может, и не даст. Мечты – это прекрасно. Но есть еще реальная жизнь. Оглянись. Посмотри на деревню, она пуста. Пришли цыгане и увели всех детей. Они покалечат их и продадут, а ты, профессиональный военный, мочишься на лавку какой-то морилкой. Думаешь о белой соли на черном хлебе. Белое – не всегда радость, белое – вполне может быть солью. Целым миром из соли – дома, люди, скот, почва. И тогда смерть…

Бекманн подошел к печи и погладил старуху по щеке. Она заулыбалась во сне… Она тоже ребенок. Просто состарилась телом, а душа детская и тоже хочет обычной ласки. Спи, бабка. Плоть со временем приходит в негодность, как старая телега, которая возила на себе людей, помогала доставлять вещи с места на место. А потом сломалось вначале одно колесо, затем другое, отвалились оглобли. Нужна новая телега, а старую можно отправить в печь – она еще послужит в последний раз и обогреет. Так и плоть. Разница лишь в том, что плоть уйдет в землю, станет глиной, а из глины может потом получиться неплохая посуда. Кувшины и тарелки встанут на полку и оттуда будут смотреть на своих потомков. Чадо кушает, Боже смеется, чадо плачет, и Боже грустит. Еда – самый важный источник энергии. Во все времена люди сражались за сытость. Побеждали природу, одолевали врагов, растили скот и убивали диких зверей. Но без посуды человек – сам зверь. Лишь когда берет в руки тарелку или кувшин, вспоминает предков. Через эти вещи он чувствует связь поколений и начинает по-другому ценить жизнь. Умрет старуха, и, может быть, твои дети, Карл, или другие, не важно, возьмут пищу из глиняного сосуда, который когда-то был этой спящей старухой. Они с удовольствием поедят каши и выпьют парного молока, не понимая, но где-то глубоко внутри чувствуя родство через обожженную глину. Благодаря этой посуде вспыхнет в глазах радость, а еда даст еще больше крепости и силы. Спи, бабка, спасибо тебе. Мне пора. Я попытаюсь что-то изменить. Хотя как вы, русские, там говорите: не отдавай нищему, коль у своих детей в брюхе урчит. Урчит – это голодный, значит. Вроде просто сказано, а ведь точно как! Если даешь нищему, а сам нищ, то, значит, хочешь привлечь внимание со стороны. Ничье внимание не должно перевешивать истину. Накорми своих, а уж, если появятся излишки, тогда отдай. Твоя ответственность только за близких, об остальном Бог позаботится. Вот ты, Карл Бекманн, уехал от своей семьи, ради чего? Ты любишь детей, но остыл к жене. Тебе нужна слава, которая иногда заменяет пустоту чувств.

Что тебе нужно? Вот ты намереваешься помочь этой старухе и ее близким, хочешь, чтобы с ними ничего не произошло дурного, а у самого в душе брешь. Залатай вначале ее, а потом помогай другим. Об этом пословица. Иначе к одной дыре пристанет другая. Как любить, когда не любишь? Уйди по-честному, а не пытайся найти повод, чтобы спрятаться на войне. Ты не создан для убийств и лишений, поэтому вечно вляпываешься в глупые истории. Но ведь зачем-то ты здесь оказался?

Карл Бекманн решительно встал, размял ноги, намереваясь двинуться в путь. Он плохо понимал, куда ему следует идти и какие предпринять действия, но оставаться уже не было никаких сил. Напоследок еще раз захотел попрощаться со старухой. Та по-прежнему мирно спала в своей позе: заложив ладонь под щеку. Бекманн протянул руку и коснулся лба старухи – и тут же отшатнулся. Лоб показался ледяным. Секунду он находился в замешательстве. Попробовал снова. Лед. Зеленоватого цвета. Акулини была мертва.

…Вот для чего ты здесь, дорогой Карл. Ты сегодня слишком много размышлял про кувшины, сделанные из человеческой глины. Ну что ж, теперь твой черед хоронить. Хотя ты можешь уйти, тебя никто за это не осудит. Когда вернутся в деревню люди, то на печи будет догнивать тело этой несчастной старухи и в нем будет полно червей. Так ты отблагодаришь ту, которая тебя спасла. Они отскребут и отмоют дом, и он снова заживет обычной жизнью, а ты, умирая на смертном одре, вместе с другими своими подлыми поступками вспомнишь и этот. Ну как тебе, дорогой Карл?..

Бекманн осторожно взял старуху на руки и переложил на лавку. Она оказалась очень легкой. Даже находясь в довольно слабом состоянии, он поразился ее весу.

В сарае нашел лопату и большой кусок какой-то грубой ткани. Он помнил, что покойников обмывают перед тем, как похоронить, но не решился, справедливо подумав, что за это Бог точно не рассердится. Обмотал тело Акулини так, что оно стало похоже на запечатанную мумию. Вырыл могилу прямо посреди огорода. Работал часа два. По окончании скрепил две березовые ветки в крест и водрузил на бугорок. Копание могилы отняло слишком много сил. Снова пробило неприятной испариной по всему телу. Шатаясь пошел в дом. На остывающей печи нашел чугунок с пшенкой. На этот раз ел с необычайным, почти волчьим аппетитом. Подбросил пару поленьев. Вытянулся на лавке и задремал, чувствуя, как сила и здоровье толчками возвращаются в организм, пронизывая мелкими иголками от лодыжек до загривка. Медленно подкрался вечер. На ночь глядя идти уж точно не следует. Закрыл глаза, кутаясь в дрему. Луна краешком высунулась в потрескавшемся окне. Легко скрипнула ступенька на крыльце. Собаки, наверное. Спи, дорогой Карл. И вдруг сквозь полусон долетел слабый стук в дверь. Словно наваждение. Он привстал на лавке. Тьфу. Померещилось. Но стук повторился. За дверью послышались еще звуки: не то детское кряхтенье, не то что-то еще. Осторожно на цыпочках приблизился к порогу и приложил ухо к скважине.

– Кто там?

– Откройте, господин офицер. Мы замерзнем ночью.

Провернул ключ и толкнул от себя дверь. В лунном свете стояла девушка с копошащимся свертком.

– Боже всемогущий, ви кто есть такой?

– Я – Иола. А это – Таддеус. Мы здесь ночуем. А днем прячемся в хлеву.

– Боже, Боже, заходиль скорей, скорей. Зачем в хлеву? Ви один здесь?

– Акулини сказала, что господин офицер может в любой момент