– А тебе какого ляда до моего Ионки? Был мой, да стал чужой.

– Панятна, панятна. К другой ушел.

– Шибко ты любопытный, господин немец! Я вот как не буду тебя выхаживать, так узнаешь.

– Я один остался, так понималь?

– Один. Тех двоих схоронили. Никто не знает, куды их. А они уже пованивали.

– Когда сюда придет турецкий армия, всех накажет и повесить.

– Да кто ж ее ждет, твою армию! Я тут-ка одна осталась. Все наши поразбрелись: кто куды. Деревня пуста, как утроба моя. Одни в город пошли, другие в горы, третьи по родственникам. В общем, никого не осталось.

– А ты из-за мой сдесь?

– Из-за твой, из-за твой. Да как же. Из-за души своей христианской, понятно, пугало германьское! – Акулини положила в рот хлебный шарик и стала аккуратно рассасывать.

– Бабка, мой тебе карашо заплатить будет! Жизнь спасла мне. Второй раз русские меня спасают. Ты ведь русская?

– А чё, слыхать?

– Да-да, даже ошень, слыхать.

– Ну то-то. Так почто ж вы с нами тогда все время воюете?

– А в том и есть жестокий политик. Я тоже много думал на этот счет. Кто-то все время сталкивает лбом два сильных народ. Я карашо знай военный история. Лучше всего воюют на суше немец и русский. Хуже всего англичанин, они всегда с большим потеря воюют. Но именно немец и русский всегда воюют между собой, словно это кому-то надо. Между нами может быть большой дружба, но ее кто-то не хочет. Мы с вами должны сейчас воевать вместе, а не против. Англичане ненавидят Россия, они будут вредить русский царь и рано или поздно ударят в спину. И как, о Дева Мария, этого нельзя понимать?

– Ну, с моими-то бабьими мозгами тут ничего не понять! По мне, так все вы, басурмане, одинаковы.

– А чего ж тогда со мной осталась и лечить?

– Да того. Сказано в Писании: нет ни грека, ни римлянина, ни иудея.

– Хм, пожалуй, что русские карашо запомнили Писание. А другие, когда дело касается русских, не запомнили.

– То не нам судить. Последнее слово, батюшка мой, всегда за Господом Богом. Так еще мой покойный дед говаривал.

– Вы еще любите говорит: на Бога надейся, да сам не плошай!

– Ишь, какой умной! – Акулини подошла к печи и подбросила полено.

– Но мой должен идти. Где мой одежда, бабка?

– Так тебя в одном исподнем принесли. Не знаю, где твоя одежа. Могу вот Ионину дать. В пору аль нет, тут уж, отец родной, не обессудь.

– Дафай. Мне надо в город и попасть мой корабль.

– До города, мил человек, пятьдесят верст будет. Ты ужо выходи тогда на дорогу. Тама ваши часто туда-сюда ходят. Может, и подберут. Али застрелят. На то уж воля Божья.

– Не могу же мой тут всечно сидеть.

– Ты еще день-другой отлежися. И потом ужо иди тогда. – Старуха влезла на печь и, подперев щеку ладонью, закрыла глаза.

Бекманн нашел между печью и стенкой, в бабьем углу, мужскую рубаху, штаны, стеганую безрукавку и теплый кафтан. Примерил сапоги с калошами. Походил на слабых ногах по избе. Ковырнул несколько ложек пшеничной каши. Поморщился. Вернулся к лавке и стал смотреть на хмурый январь сквозь потрескавшееся стекло.

…А может, мне никуда не надо идти? Что я найду там, где идет война? Где человеческая жизнь не стоит и ломанного пфеннига. Зачем мы опять воюем с русскими? После очередного столкновения двух великих народов погибнут лучшие и человеческая цивилизация потеряет будущих поэтов, ученых, ремесленников и крестьян. Придут англичане и приберут к своим рукам все то, что мы добыли своей волей и терпением. Может, лучше остаться здесь, где тебя выходили, несмотря на то, что ты пришел на чужую землю с оружием в руках? И вернуть этим людям, этой бабке в частности, долг, отработав на ее пашне. Жениться на молодой смешливой гречанке и нарожать детей. Но смешливых теперь в этих краях не будет долго. Необязательно на смешливой, можно и на строгой. И будет у тебя свой дом, сад с плодами, цветы, осторожно заглядывающие в твои окна. Ты вырастишь детей с мыслью, что нет ни грека, ни римлянина, ни иудея. А еще вот такую печь поставишь.

И ведь нет ничего важнее этого. Ни слава, ни почет, ни военные трофеи не стоят голосов твоих собственных детей. Их смеха или плача. Каждое утро ты будешь из хлева выводить корову, а вечером заманивать ее обратно соленым хлебом. Да, они любят, если на черном хлебе много-много белой соли. Попробуешь откусить сам – брр. Соль красиво переливается, но когда ее слишком много – нехорошо. Корова даст целое ведро молока. Ты осторожно понесешь его в дом, держа деревянное ведро на чуть отставленной в сторону руке. Дашь детям по кружке и ломтю горячего хлеба. Объясняя, что ни в коем случае нельзя ложиться спать голодными, иначе приснятся цыгане. Кто-то из них обязательно спросит: а почему, дескать, цыгане? И ты начнешь долгую и страшноватую историю про то, как цыгане воруют детей. А для чего воруют? Чтобы потом продать богатым дяденькам. Так что если вы не будете слушаться родителей: плохо питаться и отходить далеко от дома без присмотра, – то вас могут украсть. Тьфу ты. Сразу слишком много вопросов. Первый, конечно же: а что это за дяденьки, которые покупают детей? Нет, такое нельзя рассказывать. А с другой стороны, тебе ведь рассказали в детстве, что цыгане перед тем, как продать ребенка, сильно его калечат, превращая в уродца. Уродцев этих затем покупают в богатые дома европейских богачей-гуманистов. Куда тебя понесло, Бекманн! Черт бы тебя подрал! Ну ведь начал же о хорошем. А, вот: если твоих детей украдут. И ты будешь знать, что с ними могут сделать цыгане. Схватишься за оружие. А его нет. Не все живут по Писанию, что нет ни грека, ни римлянина, ни иудея. Некоторые живут по принципу – Бог есть прибыль. И богатство – тоже от слова «Бог». Эко как руки зачесались. Еще ничего нет, а уже хочешь кинуться в драку. Хорошо, когда дом и семья, но еще лучше иметь защиту. Иначе как ты посмотришь в глаза жене и детям, если у тебя отнимут чадо для того, чтобы покалечить и потом продать. Хорошо сидеть здесь, в деревенском доме, и предаваться мечтам, глядя сквозь потрескавшееся стекло. Но вот в деревню приходят солдаты. И что? И нет деревни.

Прахом идет все, что нажил, все дорогое и любимое. Ты беспомощен и жалок. Бежишь в