руку с револьвером в лаваше, хладнокровно выстрелил вначале в охранников, а потом еще в двух служащих. Глядя в упор на толстого человека в очках, он молча кивнул на хранилище.

– Саллах, зачем ты это делаешь, Саллах? Я ведь знаю твоего отца. Бабек, твой брат честно работает. И ты бери с него пример! – бормотал толстяк, и лысина его покрывалась алыми пятнами.

Панделис откинул платок с лица и скривил рот подобием улыбки.

– Так ты не Саллах? – Толстяк попятился.

– Нет. Я Панделис Анфопулос, сын распятого на кресте старосты, слышал, наверно? Я брат Василеоса, который скоро выпустит вам всем кишки. Я муж умершей в родах женщины. И отец ребенка, потерявшего мать. Я пришел взять то, что принадлежит мне по праву.

– Да-да. – Толстяк пятился. – Я сейчас возьму ключ и открою. Рука скользнула на полку в шкафу. Панделис хладнокровно выстрелил точно в кисть. Толстяк заверещал и провалился на корточки.

– Встань, тварь. Вы слишком хорошо работали над стенами, и они теперь толсты и глухи. Твой визг никто не услышит. Я возьму золота столько, сколько смогу унести. Купюры мне не нужны. И чем быстрее ты откроешь хранилище, тем раньше сможешь позаботиться о своей руке.

– Да-да. – Банкир, зажимая простреленную руку, кинулся открывать стальную дверь огромного сейфа. – Ведь ты же не убьешь меня. Не убьешь!

– Нет. Я еще захочу прийти.

– Что?!

Как только дверь тяжело отъехала в сторону, Панделис выстрелил. Пуля вошла в мясистый затылок, оставляя маленькую дырочку в нем, и вышла наружу, разорвав лобную кость.

На площади перед банком в панике и неразберихе толкались люди. В воздух палил немецкий майор, выныривая в разных местах, то из гор фруктов и овощей, то среди ковров и тканей. С винтовкой наперевес носился пехотинец, изображая из себя отчаянного преследователя. За ним волнами следовали разгоряченные торговцы и покупатели. Никто не обратил внимания на то, как из дверей банка вышел разносчик с высокой корзиной на голове и растворился на одной из кривых улиц.

– Там! – крикнул немецкий офицер, стараясь вернуть на место отклеившиеся бакенбарды и показывая в противоположную сторону. – Я видел, он побежал туда.

Толпа бросилась лохматой рекой в переулок и потекла, утробно клокоча, между домами.

Панделис добежал до гостиницы, освободился от корзины и повалился ничком в подушку. Грудь невероятно горела, во рту стоял кисловатый привкус крови, а на глаза наплыла непроглядная вата тумана. Это было его первое осознанное убийство. Первое дело, с которым он каким-то чудом справился. Но стресс оказался такой силы, что тело стало куда-то проваливаться.

…Повсюду белая соль. Она горами поднимается вдали до самой выси и сливается с облаками. Соль между гор, реки и моря соли, соляные деревья разной величины, соляные дома и посуда. Соляные, белые люди от ступней до макушки. Белые глаза этих людей медленно двигаются в глазницах, ноги и руки совершают плавные, медленные движения. Он делает шаг и смотрит на свою ногу, но она не такая, как у них, она – человечья, в измызганном ботинке турецкого пехотинца, зато другая – в башмаке разносчика, который лежит сейчас под кроватью, уснув вечным сном. Надо бы его вытащить оттуда, расчленить и побыстрее избавиться. А где кровать? Где доктор и Иван? Так, без паники! Он делает несколько шагов – соль скрипом давит на нервы, и паническое состояние еще больше усиливается. Эй, где я? Люди продолжают двигаться по своим маршрутам, не обращая на него никакого внимания.

И вдруг…

– Что ты сегодня ел? – Голос Василики. – Смотри, Таддеус очень неосторожен с огнем. Присмотри за ним, а я пока схожу на рынок.

– Василики, ты где? – обернулся. Перед ним белое лицо. Да, она. И не она. Узнает не по чертам, а по чему-то другому. – Василики, я видел Аеллу.

– Я знаю. Теперь уже ничего не изменить, Панделис. Мы все заплатили за это.

– Кому пришло в голову обратиться к Марии? Я ведь и так бы тебя полюбил.

– Нет. Ты бы никогда не забыл Аеллу. Я попросила Марию. Она долго не хотела, пока не вмешался Василеос. Он тоже хотел для тебя счастья. Думала, у нас будет счастливая семья.

– Аелла теперь наложница Шахина. За что ее так не любят?

– Я знаю, кто она теперь. Красивых всегда не любят. Редко бывает обратное. Мария совершила отворот, она ведь колдунья. И после этого ты посмотрел на меня.

– Разве так честно?

– А разве честно убивать людей? Скольких ты сегодня отправил в страну соли?

– Без оружия греки не смогут защитить себя, а его нужно на что-то купить.

– Но ты пока убиваешь тех, от кого защита не требуется. Ты идешь к цели, используя любые средства. Потому что ты мужчина и по-другому не мыслишь. А я женщина, и тоже двигаюсь к своей цели. На твоей войне много жертв и бесконечное горе матерям. На моей войне не меньше насилия. Если ты оправдываешь себя, то оправдай и меня. Но если ты проиграешь, то тебя назовут насильником и убийцей. А если победишь, то окажешься в лучах славы и тебя назовут самым добродетельным. Если проигрывает схватку женщина, то остается одинокой и жалкой. Если выигрывает, то оказывается в стране соли, потому что расплата по судьбе все равно настигает ее. Видишь, как несправедливо.

– И что же делать женщине?

– Мария дала мне однажды совет: не воевать. Отойти в сторону и позволить мужчине решить все самому. Если бы я не вмешалась, то сейчас, возможно, ты был бы женат на Аелле. Жизнь не бросила бы ее в лапы этого зверя. А я, ну нашла бы другого, наверно.

– Выходит по-твоему, что содержанками становятся только потому, что мужчина предпочел другую. Значит, если бы я женился на Аелле, то ты бы оказалась у Шахина или еще у кого-то! По твоей логике, как ни крути, виноват во всем я.

– Нет-нет, я не об этом хотела сказать.

– О чем же?

– О том, что настоящая счастливая жизнь может начаться только с чистого листа. Все остальное – мучение и попытка построить дворец из песка, за которую, так или иначе, придется платить.

– Я написал расписку Аелле Ионидис, что никогда не приближусь к ней. Что все, что когда-то было между нами, теперь не имеет смысла. И я принадлежу другой.

– Ты не успел ее написать. Вот она… – Мария держит в белой руке зернистый от соли лист бумаги.

Он видит только крупные зерна, понимая, что это и есть буквы. Кивает. Берет лист. Подушечки пальцев чувствуют грубую шероховатость поверхности. И вдруг подносит к губам. Острый вкус