Не совершал чудес.

Не побеждал на Олимпиадах.

Не снял шедевр мирового кино.

Не спроектировал ни купола, ни церкви.

Не написал «Обрученных».

И у меня нет врага по имени Гаргамель[11].

Я ничем не заслужил, чтобы меня помнили. Не заслужил мраморной доски, глядя на которую туристы бы восклицали: «Это что еще за Баттистини? Дай-ка погуглю!»

И все же у меня есть жена и дети, и я люблю их. У меня есть мои прекрасные друзья, есть команда ребят, которые готовы отдать за меня жизни… Да, я ошибался и буду ошибаться еще, но я тоже жил, я тоже был приглашен на праздник на планету Земля. Я был. Сидел в уголке, вдали от именинника, но все-таки присутствовал. Жаль только, что для того, чтобы начать жить, нужно было узнать, что скоро умрешь. Как поется в старой песне, которую я впервые услышал в исполнении Джиджи Пройетти: «Я рад умереть, но немного жаль. Мне жаль умирать, но я рад умереть». Забавно, но факт.

Я рад умереть, но немного жаль.

Мне жаль умирать, но я рад умереть.

С сегодняшнего дня это станет моим девизом.

Самое удивительное чувство в моей жизни – когда я впервые взял на руки Лоренцо. Прошло всего пять минут, как он родился, ему только что обрезали пуповину, обмыли и положили на руки Паоле. Потом она передала его мне, и я почувствовал всплеск адреналина.

Когда ему было три с половиной, мы научили его читать по комиксам «Микки и его друзья», а писать он стал уже в четыре. В четыре с половиной он строил домики из «лего», в пять катался на двухколесном велосипеде, в восемь мог приготовить пасту с томатно-базиликовым соусом. Единственное, о чем я сокрушался, как вы уже знаете, – что Лоренцо так и не научился плавать и совершенно не загорелся любовью к водному поло. Я испытываю к сыну смешанные чувства: смесь нежности, зависти и желания оберегать.

Сегодня утром я застаю своего первенца в процессе починки посудомоечной машины, из которой течет вода. Он внимательно рассматривает ее минут пять, после чего поворачивается ко мне.

– Пап, тут с прокладкой небольшая проблема. У нас модель B60, можно найти в скобяной лавке, что за углом, там точно есть. Если купишь, через десять минут будет как новая.

Я молча подчиняюсь и отправляюсь за резиновой прокладкой. По дороге я думаю о том, чего мне будет не хватать, если я больше не увижу моего маленького изобретателя.

Его «это не я», в то время как шоколад на губах говорит сам за себя.

Его манеры мрачно глядеть на тебя с хитрым выражением лица.

Его крепкого сна: чтобы его разбудить, надо приложить немало усилий.

Его привычки подчеркивать в книгах красным и синим, точно это конспекты лекций.

Его безграничной любви к фисташкам.

Его коллекции «страшилищ» – фотографий, которые он незаметно делает в школе или на улице.

Того, как он пытается разжечь камин моим «Дьяволиком».

Его подробнейших писем Деду Морозу.

Его радости, когда мы вдвоем отправляемся в кино смотреть фильм про супергероев.

Его откровенной ненависти к школе.

Его попытки приручить нашего хомячка.

Его пижамы Человека-паука, которая мала ему на два размера.

Его отличного, по сравнению с моим, английского.

Того, что он в сотый раз заставляет меня пересматривать «Гарри Поттера».

Творческого беспорядка в его комнате.

Того, как он залезает в шкаф с фонариком и книжкой, чтобы никто не отвлекал.

Как он затопляет квартиру, проводя непонятные сантехнические эксперименты.

Того, как он прощается с сестренкой перед сном.

Его сочинений, в которых он пишет, что его отец – «несостоявшийся спортсмен» или что он хочет «изобрести машину, которая бы делала за него домашние задания».

Того, как он втихаря примеряет мои вещи.

Его навязчивого нытья, когда он не получает того, что хочет.

Того, как он по три дня с нами не разговаривает, обижаясь за то, что его наказали.

Того, как он собирает мячи, когда мы с Умберто играем в теннис.

…Может ли не хватать того, чего ты еще не лишился? На меня напала бессмысленная тоска, страх пустоты, который опередил время. Я возвращаюсь домой с прокладкой и смотрю на юного изобретателя, которого я породил, дабы он чинил посудомойки. Мне не хочется пропустить ни мгновенья его жизни. Я и так уже потерял слишком много времени.

Сегодня мы сыграли вничью. Осталась одна игра. Есть еще возможность побороться за выход в плей-офф. Как тренер я не так уж и плох. А вот как больной – хуже некуда. Мне как-то не удается быть правильным больным. Паола осыпает меня упреками, и я молча соглашаюсь. С ее стороны это знаки внимания. Я никогда не забываю, что моя главная цель – заслужить прощение. Но я не хочу, чтобы она простила меня только потому, что я болен.

Только теперь я понимаю, что нас как будто отбросило на десять лет назад. Мне снова приходится ее завоевывать. И я это сделаю, обещаю.

Магазинчик «Поболтаем» стал для меня своего рода убежищем, прямо как дом на дереве для диснеевских утят. Я бываю здесь часто, захожу, как только появляется возможность. Сегодня я пришел с друзьями. Представил их Массимилиано и грустному Джанандреа. Когда мой друг пилот не работает, у него много свободного времени, а ветеринар раньше заканчивает прием, чтобы проводить со мной больше времени. Я это очень ценю.

День принимает неожиданный оборот, потому что Массимилиано достает из кладовки настольный футбол. Одно только слово «Саббатео» заставляет сердце каждого сорокалетнего итальянца биться сильнее. У женщин всех возрастов оно вызывает лишь чувство жалости, что явно свидетельствует об их превосходстве над так называемым сильным полом.

Перед «Саббатео» ни один сорокалетний итальянец не устоит.

Мы разворачиваем поле на полу, составляем список встреч. Играть впятером будет непросто, нужно аккуратно вести классификационную таблицу и прорабатывать схемы. Мы играем три незабываемых часа, в результате которых я побеждаю с помощью штрафного в решительной встрече с Джанандреа, который, как оказалось, просто гений картонного поля.

Чем больше времени позади, тем больше я понимаю, что те немногие деньги, которые я успел скопить, мне уже не нужны – они пригодятся лишь для того, чтобы обеспечить спокойное будущее Паоле и детям. Ведь мне достаточно простой игры. А это, к счастью, бесплатно.