Любимая хохма нашего непревзойденного предводителя Коррадо, когда он работает без помощников, – прилететь в аэропорт Фьюмичино, переодеться в обычную одежду и затеряться в толпе вновь прибывших международными рейсами. Он впивается глазами в таблички поджидающих клиентов таксистов – «Мистер Кеблер», «Отель “Гельвеция”», «Джейсм Хельсенер», «Международный семинар Farles», и так далее. Наконец, Коррадо выбирает цель, например, «Мистер Кеблер», делает серьезное лицо и на ломаном итальянском, разбавленным английским акцентом, представляется Кеблером. Срабатывает в девяти случаях из десяти: несчастный таксист знать не знает мистера Кеблера и не раздумывая провожает гостя до машины. Вот тут-то для Коррадо и начинается настоящее приключение: куда же направляется загадочный мистер Кеблер? Возможно, его ждут на международном конгрессе, где он должен сделать доклад? Или он остановится в президентском номере роскошного отеля, чтобы отправится на кинопремьеру? Или же его ждут за столиком типичного римского ресторана? А может быть, его пригласил кто-то из римских знаменитостей на частную вечеринку? Как правило, прежде чем обман раскрывается (и в этом случае Коррадо всегда готов быстро исчезнуть), наш герой уже успевает поесть, выпить и покутить от лица мистера Кеблера. Конечно, бывает, что обман раскрывается уже на парковке аэропорта, но часто Коррадо попадает в самую точку. Однажды ему даже удалось провести ночь в шикарном отеле под видом настоящего постояльца (он притворился, что потерял документы), а в другой раз оказаться в постели с белорусскими близняшками, причем все было уже оплачено.

Умберто и Коррадо присоединяются ко мне в нашем условленном баре. Коррадо только-только прилетел из Лондона, а Умберто закрыл свой кабинет, отправив домой престарелую клиентку, которая твердо верит, что ее крольчишка страдает клептоманией.

Все знают, что хохмы должны быть перчеными и горяченькими.

Мы сидим перед тремя стаканами фруктовых молочных коктейлей и думаем, что бы такое сотворить. Умберто, как всегда, осторожничает, он мучается моральной и уголовной ответственностью, но в конце концов не отступает.

Сегодняшнюю хохму предлагаю я, члены команды меня поддерживают единогласно.

На повестке одно лишь слово.

– Ватикан.

Через час мы уже высаживаемся из «мерседеса» Коррадо возле известного и дорогущего ресторана «Аль Виколетто» неподалеку от стен Ватикана. Нас с распростертыми объятиями встречает хозяин с сильным местным акцентом.

– Прошу вас, ваше преосвященство.

Приветствие обращено к Коррадо, который одет в кардинальское платье, взятое напрокат в магазине театральных костюмов, где работает его знакомый. Нам с Умберто отведены роли помощника и водителя. Как говорится, «ряса делает монаха», в данном случае – кардинала, несмотря на слишком уж юный для такой должности возраст. Красавец Коррадо, обычно выглядящий настоящим мушкетером, кажется истинным Ришелье, надменным и отстраненным. В ресторане ему оказывают все подобающие почести. Мы заказываем закуски, поскольку прекрасно знаем, что сырые морепродукты – местная гордость. Пробуем устрицы, морские черенки, за которыми с триумфом следуют огромные мидии и белые ракушки. Коррадо заказывает самое дорогое вино и дважды требует его заменить, замечая, что оно отдает пробкой. Никто не осмеливается возразить его высокопреосвященству. Мы не отказываемся ни от первого, ни от второго – ни пост, ни диета нам нипочем. Заканчивается наше пиршество финиковым шербетом домашнего приготовления, прославившим ресторан. Объедение. Когда хозяин приносит нам счет на шестьсот двадцать евро, мы и бровью не ведем. Я беру счет и пишу на нем номер телефона моего тестя, а затем с улыбкой протягиваю его хозяину.

– Прямой номер администрации Святого Престола. Сообщите данные вашего счета и сумму, мне позвонят перед тем, как провести платеж, и через несколько минут деньги поступят на ваш счет. Обычно задержек не бывает.

Коррадо мудро присовокупляет пятьдесят евро чаевых.

– Для ваших ребят.

– Спасибо, ваше преосвященство, вы очень любезны.

– Офис откроется примерно через час, вы можете позвонить прямо сегодня, – добавляю я для верности. Впрочем, никто не подвергает мои слова ни малейшему сомнению.

– До свидания, – и вот уже Коррадо протягивает руку с безвкусным кольцом, которое он раздобыл невесть где, и собирает поцелуи.

Через пару минут мы уже в машине и хохочем как сумасшедшие.

– Семнадцать евро с каждого, парни. Считай, в пиццерию сходили, – Коррадо в роли кардинала был просто великолепен, сцена по нему плачет. Мы на вершине блаженства. Особенно я, ведь на пару часов я смог укрыться от жестокой реальности. Мы спешим на второй акт спектакля и направляемся в булочную Оскара, чтобы посмотреть, что будет, когда несчастный хозяин позвонит моему тестю в уверенности, что это администрация Ватикана. За эти годы кому только мы не давали телефон Оскара, и он пребывает в уверенности, что его телефонная линия постоянно сбоит. Когда раздается звонок, мы уже на месте. Оскар пытается объяснить, что хозяин ошибся номером, из трубки слышатся проклятия на чистом римском языке, расточаемые владельцем заведения, в которое мы уже никогда не вернемся. Он вне себя и сыпет оскорблениями до тех пор, пока побледневший Оскар не вешает трубку.

– Рим просто кишит полоумными.

К счастью, Оскар не замечает забавного совпадения: каждый раз, когда мы втроем зависаем в его булочной, ему звонят психопаты и требуют денег.

Всему приходит конец. Не утолив свой пантагрюэлевский голод калорийной пищей, мы жуем яичную пасту. Мы отвратительны, понимаю. А кроме того, я снова коплю жиры, в то время как мои друзья переваривают калории и, если верить зеркалу, на них это никак не сказывается. Если бы меня сейчас видела доктор-натуропат!.. Но, к счастью, она меня не видит, жить мне осталось всего два месяца, так что еще одна паста спокойно влезет.

Заметив на стене фотографию Оскара в обнимку с Паолой, на какую-то секунду я мрачнею. Еще несколько лет назад она тоже принимала участие в наших хохмах, блистала в разных ролях и прекрасно разыгрывала комедию. Потом Паола перестала составлять нам компанию: дети росли и отнимали время и силы, да и сама она выросла. Только теперь я понимаю, что мы, играя в мушкетеров, изо всех сил старались остановить бег времени и хотя бы чуть-чуть оставаться мальчишками-сорванцами.

Сорванцами… Как давно мне не приходилось употреблять этого слова. Нежное и подтрунивающее «сорванцы» звучит куда точнее, чем «ребята» или совсем уж кошмарные «подростки». Кто-нибудь резонно заметит, что мы отнюдь не «сорванцы», а просто инфантильные сорокалетние придурки. Но мне есть что ответить: мы в выигрыше, а вот все остальные проиграли. Оставаться немного детьми – не стоит ли за это биться всю свою жизнь? Джованни Пасколи тоже писал что-то в этом духе. Стоп! Только теперь я вдруг понимаю, что начал переоценивать поэтов и писателей, ненавидимых и презираемых мной в далекое и грустное время школьной каторги.

Что это значит?

Я откладываю эту мысль на потом, приписывая сей факт побочным эффектам болезни, и перестаю задаваться этим вопросом.