стволов, а кроны одинаково облезлые, что с юга, что с востока. Плешивые и смятые, как под тяжестью кухты.

– Заблудились, да?

– Мы где-то рядом. Там просвет, дай руку.

Они вскарабкались по скользкому склону, раздвинули ветки.

– Что это, Глеб?

Он открыл рот, но ничего не сказал. Круглую, почти правильной формы поляну истыкали палки. Кто-то постарался, притащил кучу хвороста и вогнал его в мокрую землю, руководствуясь… чем? Голосами в голове? Безумием?

Палки торчали под разными углами. С помощью бересты и луба одни концы крепились к другим. Прутики образовывали воротца, или хрупкие примитивные хижинки для лилипутов, или конфигурации, которые Глеб не мог описать. Точно так же, как не мог он дать рационального объяснения эмоциям, вызванным жердями. При виде них его тело покрывалось холодным потом, покалывало в ногах, а в ушах начинало фонить.

Глядя на макраме тонких теней, постоянно меняющих расположение, кишащих, как мириада палочников, Глеб подумал, что эти конструкции имеют отношение к солнечным часам… или к оссуарию… и к гнезду…

Он пришел в себя, когда Галя пошатнулась. Схватил ее под локоть и увидел, как она бледна.

– Ты в порядке?

– Голова закружилась. Так лучше… – Она отвернулась от палок. – Лучше на них не смотреть.

Глеб приобнял Галю за плечи и повел по твердому гребню, поднятому над топями. На смену чаще пришел кустовой лес, а еще через двадцать минут они вышли к знакомым гольцам. При мысли, что поляна с палками так близко к лагерю, что по тайге бродит безумец, способный соорудить такое, Глеб ощущал тошноту.

Глава 20

Ветер развевал ее волосы, облепляя лицо кудрями, а тело – цветастой тканью, хлестал по ногам подолом сарафана. Она стояла на краю природной террасы, прикрыв глаза и прижав к туловищу руки.

В своих фантазиях она делала шаг с обрыва и воспаряла над утесом, над темно-синей полосой Ахерона, над древними скалами, возникшими сорок лет назад, и летела вверх по течению, к свирепому океану. Парила без цели. Или цель была?

Может, там, за гольцами и гранитными исполинами она искала свой народ? Рыбаков, матросов, китобоев, прячущих за воротами и шарфами настоящие жабры? Существ, которые бросались в пенящуюся ледяную воду и обретали дом…

Галя представила себя рассекающей уже не небо, а пучины океанов и морей. Она плескалась с дельфинами и ускользала от акул, восхищалась синими китами, любовалась руинами затопленных городов, архитектурой, прекрасной и ужасающей. И ее отец был с ней – незримый проводник в глубинном царстве…

Галя открыла глаза. Мир был так же прекрасен, как в ее грезах, но фантастический пейзаж Якутии испортила язва: черная воронка далеко внизу. Едва различимые люди копошились на склонах. Они создадут могучую плотину, плотина запитает электричеством этот клок земли, свет изгонит тьму… Но сейчас стройка была просто неопрятной дырой. Галя различала брошенный карьер и машины, не участвующие в работе: скопившиеся на отшибе бульдозеры, экскаваторы, тягачи, самосвалы. Что-то неуловимое роднило котлован с поляной, обнаруженной позавчера. Конструкция из палок, сооруженная безумцем в лесу, вызывала тошноту и тревогу. Котлован провоцировал только тревогу, и на том спасибо.

Галя отвернулась от пропасти. Лэповцы вылупились на нее как на чудо. Как посетители Лувра – на Венеру Милосскую. Забыли про сварочные аппараты, кабели и восьмиметровые лиственные комли и любовались ею, пока она витала в небесах – и плыла в море. Пойманные на горячем, засуетились вокруг буровых станков и переносных электростанций. Вася Слюсарев отдавал команды, работа ладилась…

Сегодня Галя убежала от Мусы – посмотреть, как ребята устанавливают столбы на возвышенности, монтируют одну анкерную опору за другой. Линейщики кантовали сваи, стучали топорами близнецы Терлецкие, готовил орудие бурильщик Церцвадзе. Припекало солнышко, звено разоблачилось, сбросило в траву верхнюю одежду. Таежное лето быстротечно – а как они справляются в минус сорок? Памятник им нужен; впрочем, на черта памятник Церцвадзе или Слюсареву? Им бы горячих щей, лепешек с костра, чаю, рецепт которого поведал Гале котловой: заварку сперва поджарить с еловыми шишками… Муса научил мастерить коптильню и правильно готовить дичь. Нет, Кешу можно только поблагодарить за организацию гастролей.

Галя бросила еще один взгляд вниз, на рождающий беспокойство поселок. Металлоконструкции складывались в скелет доисторического монстра, а трубы валялись на берегу, как отрезанные конечности. Фальшивыми были застолья у Ярцева. Фальшью попахивала и вся стройка. Сколько в мире подделок. Липовых чувств, липовых мужчин, лживых клятв…

Галя не собиралась думать о бывшем, но в памяти всплыл эпизод из прошлой жизни.

Они с Кешей гуляли по набережной Москвы-реки. Только познакомились, он очаровал манерами, заботой, интеллектом. Асфальт блестел, умытый поливочными машинами, по широкому проспекту катили автомобили и троллейбусы, ворковали голуби, новые дома в стиле сталинского ампира сулили счастье жильцам. Пахло азотом и сиренью. В дымке угадывались фантастические очертания памятника Третьему Интернационалу. Части башни неустанно вращались вокруг собственной оси, у каждой была своя скорость, снизу вверх: оборот за год, за месяц, за день, за час. В верхней полусфере творили московские авангардисты во главе со стариком Малевичем. Студенткой Галя побывала на его выставке и погружала руки во все эти дыры-двери на его холстах.

Когда стемнеет, радиомачты вспыхнут огнями, а прожектора спроецируют на облака световой портрет генералиссимуса.

– Его собирались построить в Ленинграде, – сказал Кеша, указывая на монументальную башню. – Но ты знаешь, какая там была обстановка после Сдвига. Да и сейчас…

Но Гале не хотелось думать о Северной столице, Желтом Короле или мыслящих полипах. Не сегодня. Хотелось быть блаженной дурочкой, каждой своей клеткой признаваться в любви Москве. Хотелось танцевать! Повинуясь порыву, Галя запрыгнула на бетонную тумбу, закружилась, отдавая себя майскому дню. Смущенный Кеша перетаптывался с ноги на ногу.

– Перестань. Люди смотрят.

– Я вас люблю! – крикнула Галя зевакам. Бабка в косынке покрутила пальцем у виска. Взгляд Гали остановился на девушке, идущей вдоль канала. Галина ровесница, девушка была одета в обноски с чужого плеча. Молодое лицо опухло и посерело от пьянства. Опустившаяся – полная противоположность цветущей Гале. Алкоголичка шевелила губами, что-то бормотала под нос. Правый глаз заплыл. Проходя мимо Гали, она поправила воротник, мелькнула шея, под скулой – полумесяц шрама. Полукровка!

Галя, застыв, смотрела алкоголичке вслед. Что случилось с ней? Какие Кукушкины встретились бедняжке на жизненном пути? Ее отец тоже пропал без вести? Ей часто говорили, что она смердит сельдью?

Танцевать перехотелось. Галя словно увидела саму себя, альтернативную версию. Она подняла руку, растопырила пальцы и посмотрела на солнце сквозь полупрозрачные перепонки.

«Солнышко, обещаю тебе. Я никому не дам себя сломать».