одна работница повесилась. Казалось, опоссумы и бурундуки приползали со всей Калифорнии, чтобы сдохнуть на их заднем дворе. Подходящее местечко для сатаниста и колдуна.

– Мисс Брюлофф, вы читали Ф. Б. Лонга? Крупнейшего исследователя советского Сдвига?

– Не имела чести.

Они шли по плохо освещенному коридору с мраморными полуколоннами. В боковых проемах мелькали темные отсеки раздевалок, саун и массажных кабинетов. Пахло йодом, трясиной. Гулко капала вода. Тут специалист по акупунктуре вонзил себе в глаз иглу.

– Архитектор стремился воссоздать облик римских бань, – сказала Брюлофф, доставая фонарики и вручая один Лавею. Лучи заплясали по трубам и массивным резервуарам, в которые попадала океанская вода. – Скоро городские власти закроют нас. Ценный прибрежный участок отдан под застройку.

– Я отправлю строительной компании письмо с проклятием, – пообещал гость.

Брюлофф ухмыльнулась в темноте.

– Так о чем же писал ваш исследователь Сдвига? – изобразила она интерес.

– Об углах, – сказал Лавей. – Особенной планировке зданий. Die Elektrischen Vorspiele… Церемония Девяти Углов. То, почему павильон СССР сводил посетителей с ума на всемирной выставке в Париже. Гениальные прозрения архитектора Щусева и графика Татлина. Пространства, не гармонирующие с визуальной ориентацией. Провоцирующие беспокойство…

– Вы про такие пространства? – указала Брюлофф фонариком.

Они остановились под сводами пещеры, наполовину природного, наполовину искусственного происхождения. Мерещилось, что пещера шевелится, выпячивает части и вновь втягивает их.

– Изумительно! – воскликнул Лавей. – Кто спроектировал ее?

– Никто, – равнодушно сказала Брюлофф. – Я привезла это из России.

Потрясенный Лавей шагнул в центр арены, вокруг которой возвышались ступенчатые ложа, кресла гигантов.

– Амфитеатр, – прошептал он, – Трапецоид.

Луч щупал необычную конфигурацию, тупые, внушающие тревогу углы, ассиметричный интерьер. Что-то зашуршало во мгле, точно взмахнуло кожистыми крыльями.

Лавей не слышал. Он бормотал, как загипнотизированный:

– Так вот где обитают они, жители нор и каверн! Демоны искаженных ландшафтов. Напитавшиеся удобрениями дурных снов…

– Вы слишком патетичны, – поморщилась Брюлофф.

– Дьявольская геометрия, – твердил восхищенный гость, – трапецеидальные храмы… мавзолеи безумия!

Брюлофф вскинула руку и медленно провела по шее пятерней.

Пещера хлопала и гортанно стонала.

– Проходы в четвертое измерение! О, Левиафан!

– Не произноси, – тихо сказала Брюлофф, – не произноси мое имя… всуе.

Лавей резко обернулся. Тень огромного скорпиона проползла по стенам. Костлявые и неутомимые сущности рвались со своих цепей сквозь трапецоиды. Плоские глаза Брюлофф пожрали свет фонаря.

Она оскалилась, и каждый зуб ее был головой рычащего пса, и небо было грозовыми небесами чужой планеты, и язык из множества липких сочленений облизал лицо Лавея и нашел его пресным, пустым и лживым.

– Вон! – прошипела Брюлофф.

Лавей побежал, крича и спотыкаясь, а в спину ему бил хохот того ада, что ждет нас; ада бесконечных, голодных углов.

Вся земля – это Яма!

Заяц отпрянул и понял: нет никакой Америки, нет никакого дома. Он парил над тайгой. Внизу тек Ахерон. Темнел котлован, эксгумированная могила. Трудился глупый крошечный кораблик: «Ласточка».

Заяц видел сквозь почву, сквозь мерзлый грунт. Он видел тварь, погребенную под землей. Еще немного, и это огромное чудовище освободится.

– Остановитесь! – закричал Заяц. Рухнул в могилу. И обрел плоть. Плоти было жарко и больно. Заяц застонал, открыл глаза… Он лежал под тулупом, пахнущим пылью. Какая-то тесная комнатушка с крохотной бойницей, горящие свечи, пучки травы, свисающие с потолка. Заяц попытался пошевелиться, но мышцы его не слушались. Открылась дверь, уродливая старуха вошла в комнату. Посмотрела на Зайца, улыбнулась.

– Слава предкам. Живой.

Глава 19

– Вот он, – сказала Галя, закрываясь рукой от солнца. Они с Глебом вышли из подлеска. Впереди были луг и поселок, растянувшийся вдоль реки. Карьер и котлован находились поодаль, вниз по течению. С пригорка Глеб не видел черной зловещей ямы, заполненной водой.

Но и поселок гидромеханизаторов производил горестное впечатление. Галя не преувеличивала, рассказывая об этом месте.

Утренний свет заливал лишенные растительности гольцы, осыпи, поросшие мхом. Пробудившиеся насекомые порхали над низкими зарослями кедрового стланика, над брусничником и багульником. Правее возвышался хребет, по которому лэповцы шли на работу, а противоположный берег взмывал крутым, окутанным лесами склоном.

Глеб был счастлив, услышав, что Галя останется в лагере, что они будут жить под одной крышей. Целую неделю! Казалось, они знакомы еще дольше. Как минимум месяц! Глеба тянуло к Гале магнитом, он глаз не мог оторвать от ее лица. Хотелось слушать голос, следить за мимикой, быть рядом. И ночью долго не удавалось уснуть, ведь она спала в нескольких метрах: гостье выделили «блатные» нары у печки. Как радостно было увидеть ее с утра!

Поселку у Ахерона удалось невероятное: отвлечь Глеба от мыслей о Гале. Поселок источал ауру обреченности, атмосферу беды. Что-то подобное Глеб испытывал, глядя на фотографии послевоенного Ленинграда, все эти костницы, торсионные каналы и алтари Желтого Короля.

Но в поселке не было костниц, или они прятались от пришлецов. Цепочка заурядных деревянных построек, даже электрифицированных. Вон вагончики строителей. Вон клуб. Так и не поняв, что его встревожило, Глеб пошел за Галей.

Темные воды Ахерона омывали булыжник. Кустиками обросли откосы речного склона. Огороды заросли бурьяном. Никто не встречал москвичей.

– И так здесь всегда, – прокомментировала Галя.

– Говоришь так, словно ты тут лето провела.

– Типун тебе на язык!

Приклеенная к бревнам клуба бумажка анонсировала лекции «Наш враг – буржуазный рок-н-ролл» и «Виновен ли Дубровский?». Предлагалось посещать шахматный кружок. На другой стороне неасфальтированной улицы располагалось здание с табличкой «Трест Гидромеханизация». Двери треста были открыты. Глеб сбавил шаг. Сошел на жухлую траву.

– Ты куда?

– Я на секунду. Утолю репортерское любопытство. Подожди меня.

Он прошел к крыльцу, поднялся по ступенькам. В по-спартански обставленном помещении – лавка, венский стул, плакат с плотиной на стене – клубились муторные тени. Глеб взялся руками за дверной короб.

«Не ходи туда». Память говорила голосом Мишки Аверьянова. Глеб наморщил лоб.

– Кто в домике живет?

В домике жил волосатый паук. Он сполз по косяку на запястье журналиста. Глеб тряхнул рукой, сбрасывая восьминогую напасть. Обернулся, подмигнул Гале и переступил порог.

Контора выглядела давно покинутой. Тоскливо скрипели половицы. Потолок дежурной комнаты партийного комитета был черен от комарья. Мошки обсели листы генерального плана и рабочие чертежи. В соседнем кабинете та же участь постигла гипсового Ленина и шкаф с книгами и документами. На столе припадали пылью бумаги, отчетный доклад съезда, профсоюзный справочник, книга «Энергетические ресурсы Ахерона». Глеб провел пальцем по столешнице. Как давно тут никто не работал?

Озадаченный, он выдвинул ящик стола. Внутри заметались мухоловки, охраняющие добро: початую пачку папирос «Спорт», циркуль и вырезку из газеты с портретом опального наркома Ежова. «Кровавый карлик» – до Революции он был цирковым лилипутом