побудили Карла I по возвращении с запада двинуться на Лондон, но хотя шотландцы были задержаны возле Ньюкасла, прочие победители при Марстон-Муре преградили ему 27 октября путь при Ньюбери; их войско было укреплено солдатами, сдавшимися в Корнуолле, но теперь снова выведенными на поле боя. Нападениям роялистов не удалось прорвать конницу парламента, а солдаты Эссекса смыли с себя позор поражения, бросившись на потерянные ими пушки и с торжеством вернув их в свои ряды. О. Кромвель мог бы воспользоваться этой минутой для победы, если бы темнота не помешала ему напасть со своей бригадой. Несмотря на просьбы его офицеров, Манчестер отказался от нападения. Подобно Эссексу, он опасался решительной победы над королем. Карл I получил возможность увести свою армию к Оксфорду и снова без помех явиться на место своего поражения.

Ссоре О. Кромвеля с Манчестером при Ньюбери было суждено придать войне новые окраску и направление. Едва Пим был погребен в Вестминстерском аббатстве, как Англия инстинктивно признала О. Кромвеля еще более гениальным преемником победителя при Марстон-Муре. Он родился в последние годы царствования Елизаветы, был сыном Гинчинбрука, представителя младшей линии знатного дома Кромвелей, и по женской линии приходился родственником Хемпдену и Сент-Джону. Смерть отца вызвала его, после короткого пребывания в Кембридже, в небольшое родовое имение в Гентингдоне, которое он променял на ферму в Сент-Ивсе. Мы уже знаем о настроениях в годы личного королевского правления, когда его среди «ожидания» и «мрака» преследовали мысли о смерти, а бездеятельное время поддерживало меланхолию, составлявшую основу его характера. Но, когда прошла пора угнетения, тотчас дала себя почувствовать его энергия. Отец Оливера вместе с тремя его дядями заседал в последних парламентах при Елизавете. Сам он был избран в палату 1628 года, а город Кембридж послал его своим представителем в Короткий и Долгий парламенты.

Один из придворных, сэр Филипп Уорвик, дал описание его внешнего вида, когда он был членом Долгого парламента. «Однажды утром, тщательно одевшись, я пришел в Палату и увидел говорящим неизвестного мне господина, одетого очень просто: на нем было платье из простого сукна, сшитое, по-видимому, плохим деревенским портным. Белье на нем было простое и не очень чистое; я помню одно или два кровяных пятна на его манишке, которая была немного шире его ворота. На шляпе у него не было ленты. Он был высокого роста; меч плотно висел у него на боку; у него были одутловатое и красноватое лицо, резкий и неприятный голос, а его красноречие было исполнено пыла». «Его уже охотно слушали», но его сила должна была проявиться на деле, а не на словах. Современники отличали его от всех других прозвищем «Железный бок». При Эджгиле он появился во главе набранного им самим отряда; зорким глазом прирожденного солдата он сразу заметил слабую сторону армии Эссекса. «Кучка половых и подмастерьев, — сказал он Хемпдену, — никогда не сможет сражаться с людьми, воодушевленными честью»; и он указал на религиозный энтузиазм как на единственное оружие против рыцарства «кавалеров». Даже Хемпдену эта мысль показалась неосуществимой, но полк в тысячу человек, набранный О. Кромвелем для «союза восточных графств», был составлен исключительно из «набожных людей».

На поставленную себе задачу он истратил все свое состояние. «Дело это… стоило мне деньгами 1100–1200 фунтов; поэтому своими личными средствами я могу немногое сделать для общего блага… у меня осталось немного денег для моих солдат». Это был «прекрасный отряд», говорил он друзьям с гордостью солдата. В рядах его не допускалось ни богохульства, ни пьянства, ни распутства, ни бесчестия: «Кто божится, тот платит 12 пенсов». Нововведения Кромвеля в его полку не ограничивались одним подбором «набожных людей». Он не обращал внимания на старый обычай, доверявший командование только знатным людям. «Быть может, — писал он в ответ на жалобы комитета союза, — вы возмущаетесь, видя назначение таких простых людей начальниками конницы. Было бы хорошо, если бы эти места занимали люди почтенные и знатные, но отчего же они не появляются? Дело должно идти, и для этого лучше иметь простых людей, чем никаких; а лучше всего иметь людей, терпеливых в нужде, надежных, осознающих свои обязанности, и я рассчитываю, что эти окажутся таковыми». Эти слова точно обрисовывают характер Кромвеля: он — скорее практичный солдат, чем реформатор; но он уже начинал отказываться от аристократических и консервативных симпатий и понимать суть того общественного переворота, к которому вела война. «Мне приятнее было, — заметил он однажды нетерпеливо, — иметь дело с простым, грубо одетым капитаном, который знает, за что он сражается, и любит то, что знает, чем с вашим джентльменом, ничего большего за себя не имеющим; но настоящего джентльмена я все-таки уважаю!» — прибавил он, вдруг возвращаясь к своему обычному настроению.

Тот же практицизм выразился в еще более необычном нововведении. При сильной ненависти к епископату и страстном стремлении к преобразованию церковного управления О. Кромвель, как и большинство членов парламента, по-видимому, был доволен новым пресвитерианством, а пресвитериане были более чем довольны им. Лорд Манчестер «позволил ему распоряжаться войском по его усмотрению». «Этот Кромвель, — пишет шотландец Бальи, — очень умная и дельная голова; все любят его за набожность и стойкость». Но к людям, не принимавшим их церковной системы, пресвитериане относились так же нетерпимо, как и сам Лод; а между тем, как мы увидим, число диссидентов росло так быстро, что требования ими терпимости и свободы богослужения становились вопросами эпохи. Кромвель отнесся к этому с отличавшей его практичностью. Ему нужны были хорошие солдаты и хорошие люди, и если ими оказывались индепенденты, баптисты, левеллеры — все они находили доступ в его войска. «Вы стали бы уважать их, если бы их увидели», — ответил он напуганным пресвитерианам, обвинявшим их в анабаптизме и революционных замыслах; «это не анабаптисты; это честные, искренние христиане; они ждут, чтобы с ними обращались как с людьми». Скоро он должен был прийти, — как в указанном раньше социальном вопросе, — к гораздо более широкой и высокой точке зрения; а пока он был больше занят своим новым полком, чем теориями церковными и политическими, и как только его конница вступила в дело, она показала себя еще невиданным на войне войском. «В сущности, она ни разу не была разбита», — гордо заметил ее вождь в конце войны. При Нэсби она напала «с пением псалмов», очистила от кавалеров Линкольншир и освободила восточные графства от всякой опасности со стороны сторонников Ньюкасла. При Марстон-Муре она встретила и разбила кавалерию Рупрехта. При Ньюбери только сопротивление Манчестера помешало ей победить Карла I.

Свой организаторский талант О. Кромвель показал