Он никуда не выходил без охраны, и даже на его ужинах присутствовали шеренги вооруженных до зубов солдат.

Просителей, клиентов и друзей обыскивали, в их вещах рылись или даже конфисковывали их. Смягчение этих мер впоследствии только подчеркивает, насколько суровыми они были в первые дни нового царствования. «Лишь с трудом и не сразу, – утверждает Светоний, – согласился он избавить от ощупывания женщин, мальчиков и девочек и не отбирать у провожатых или писцов их ящички с перьями и грифелями»{281}. Клавдий, как человек, пришедший к власти в результате тайного переворота, прекрасно понимал: то, что сегодня дали, завтра могут и отобрать. Конечно, он был не слишком далек от истины, но жизнь с ним для Мессалины, надо думать, была кошмаром.

За закрытыми дверями новый двор отчаянно старался утвердиться. Быстро и без лишнего шума справили две династические свадьбы и одну помолвку. Старшую дочь Клавдия, Клавдию Антонию, выдали замуж за Гнея Помпея Магна; маленькую дочь Мессалины Клавдию Октавию помолвили с Луцием Силаном, а его дальнего родственника Аппия Силана вызвали из Тарраконской Испании, где он был наместником, и женили на матери Мессалины Домиции Лепиде, у которой он стал третьим мужем{282}. Каждый из этих мужчин мог быть потенциальным соперником власти Клавдия: Луций Силан был прямым потомком Августа через его внучку Юлию Младшую, Аппий был одним из знатнейших людей Рима, а Помпей Магн унаследовал свое имя от Помпея Великого, прославленного династа времен гражданских войн[65]{283}. Эти два брака и несколько преждевременная помолвка двухлетней малютки явно были попытками укрепить положение императорской четы; связывая этих мужчин беспрецедентными узами с императорской семьей, супруги надеялись объединить их интересы со своими и купить их лояльность. Две свадьбы были отпразднованы частным образом в императорском дворце, и ни тот ни другой союз не был отмечен публичными торжествами. Источники не приписывают ни свадьбы, ни помолвку непосредственно интригам Мессалины, но, учитывая, что в них были задействованы ее мать, падчерица и родная дочь, можно предполагать, что императрица была каким-то образом замешана в планировании этих первых династических шагов.

Шла борьба и за должности в Клавдиевой администрации. Централизация власти вокруг фигуры императора создала потребность в новых бюрократических структурах, предназначенных для исполнения воли императора. Республиканский Рим никогда особенно не нуждался в чем-то вроде профессиональной гражданской службы – исполнительные должности были выборными, а ответственность за исполнение передавалась частным подрядчикам, – но император нуждался в делегировании полномочий. Ко времени правления Клавдия императорская канцелярия разрослась в обширное учреждение, состоявшее из клерков, секретарей, счетоводов, администраторов и советников{284}. Почти все эти должности занимали члены того, что иносказательно именовалось «семьей Цезаря» – familia Caesaris: высокообразованные рабы и вольноотпущенники императорской семьи, которые как по закону, так и по традиции были безукоризненно лояльны своим хозяевам.

В эти ранние дни правления Клавдия особенно возвысились три вольноотпущенника: Каллист[66] ведал петициями, Паллант возглавлял казну, а Нарцисс заполучил себе должность личного императорского секретаря{285}. Все трое обладали громадной властью; они, по сути, управляли крупными государственными департаментами и, что, возможно, еще важнее, имели прямой доступ к самому императору.

Более того, их власть была столь велика, что старый истеблишмент не мог этого не признать, как бы это его ни раздражало. Надпись на памятнике Палланту, воздвигнутом на одной из главных дорог, ведущих из Рима, увековечила тот факт, что «ему сенат за верность и преданность по отношению к патронам постановил дать преторские украшения и пятнадцать миллионов сестерций, каковой честью был он доволен»{286}. Аристократ Плиний Младший, который наткнулся на этот памятник лет через сорок после смерти Палланта, ужаснулся. «Эта надпись, – с горечью писал он своему другу, – особенно напомнила мне о том, как комичны и нелепы почести, бросавшиеся иногда этому грязному подлецу, которые этот висельник осмеливался и принимать и отвергать и даже выставлять себя потомкам как образец воздержанности»{287}. Паллант хвастался, что слишком скромен, чтобы принимать деньги, но вероятно также, что он мало в них нуждался. Должность в высших эшелонах императорской администрации могла сделать человека чрезвычайно богатым: Плиний Старший в «Естественной истории» вспоминает о том, как видел тридцать высоких колонн из цельного оникса, украшавших столовую Каллиста{288}.

Пусть Плиний этого не одобрял, но в императорских вольноотпущенниках Мессалина нашла своих самых настоящих союзников. В столь патриархальном обществе, какое было в Риме I в. н. э., императрица имела много общего с бывшим рабом: оба могли обладать неимоверным богатством и неимоверной властью, оба могли влиять на императора, но никто из них не мог и надеяться властвовать открыто и от собственного имени.

Оправившись от рождения Британника, Мессалина провела первые месяцы правления своего мужа, налаживая связи внутри этой новой иерархии. Ей должны были отвести собственные апартаменты, расположенные, вероятно, в старом доме Ливии или в одной из более новых частей дворца, достаточно просторные, чтобы вместить ее растущую свиту. Будучи императрицей, Мессалина была вольна содержать большой штат рабов и вольноотпущенников, и имена многих из них известны нам по эпитафиям. Некая Клеопатра была швеей при императрице, а мужчина по имени Амен занимался ab ornamentibus, украшениями для торжественных нарядов{289}. Илария была нянькой Октавии, Филократ – наставником одного или обоих детей{290}. Идей был supra argentum – ведал серебром; были также мужчины, включая некоего Луция Валерия, обученные секретарскому и архивному делу{291}. За всеми ними следили диспенсаторы (dispensatores), имя одного из которых нам тоже известно: Саббион{292}. Если, как можно себе представить, штат прислуги у Мессалины был таким же, как и у Ливии, можно прибавить длинный список горничных, парикмахерш, врачей, гинекологов, фармацевтов, парфюмеров, секретарей, делопроизводителей, казначеев, слуг, прислужников атриума и виночерпиев{293}.

Апартаменты и штат прислуги Мессалины давали ей весь простор, роскошь и комфорт, каких она только могла пожелать, но, что еще важнее, они давали ей возможность принимать собственных гостей. Находясь в резиденции на Палатине, римский император должен был играть роль гостеприимного хозяина par excellence. Многочисленные толпы просителей, сенаторов и друзей посещали его утренние приемы; немногие счастливцы удостаивались внимания, еще более везучие – приглашения на обед.

Императрица, судя по всему, должна была не уступать в гостеприимстве своему мужу. Ливия принимала политических просителей во время своих утренних церемоний приветствия, и нет причин полагать, что Мессалина не делала того же. Возможно, Клавдий ожидал, что его жена снимет с него часть «женских вопросов» или попытается обратить жен некоторых из его противников-сенаторов в сторонниц режима: так, Мессалина тесно сдружилась с Аррией, женой Цецины Пета, которому суждено пасть из-за участия в восстании Скрибониана в 42 г.

Хотя, возможно, Клавдий поощрял свою жену развивать связи с дамами из аристократических кругов, покои императрицы не были сегрегированным гаремом. Женщины из императорской семьи всегда культивировали разнополый круг общения. В начале V в. Макробий – великий собиратель старых анекдотов – записал следующую историю о женщинах из domus Augusta:

На представлениях гладиаторов Ливия и Юлия обратили на себя внимание народа из-за несходства их свиты: тогда как Ливию окружали основательные мужчины, ту обступила толпа юношей, и притом развязных. Отец указал ей на это в записке, чтобы она поняла, насколько велика разница в свите у двух первых женщин государства. В ответ она изящно написала: «Вместе со мной и они состарятся»{294}.

Если Ливия – с ее рукоделием и безупречной репутацией – c удовольствием открыто принимала наряду с подругами друзей мужского пола, можно быть уверенными, что Мессалина, которую источники никогда не ассоциируют ни с ткачеством, ни с безупречной репутацией, поступала аналогично.

Круг общения, который Мессалина поддерживала в своих покоях на Палатине, включал самых разнообразных персонажей: жен аристократов, политически активных сенаторов, привилегированных и праздных, наиболее влиятельных вольноотпущенников, богатейших среди всадников и самых модных острословов. Судя по всему,