с Клавдием{303}. Дион полагает, что Мессалина ревновала – и, вполне возможно, так оно и было. Юлия Ливилла была красавицей и опытной участницей социальных и политических игр придворной жизни. Она сохранила группу старых союзников со времен, предшествовавших ссылке, и, что, возможно, важнее всего, была прямым потомком Августа. Юлия Ливилла хотела восстановить положение и престиж, столь внезапно утраченные ею на Рейне зимой 39 г. н. э., и дело выглядело так, словно она хочет достичь этого за счет Мессалины.

Императрица отреагировала быстро и жестоко. Не прошло и года после возвращения Юлии Ливиллы в Рим, как она была обвинена в преступной связи с Сенекой{304}.

Сорокапятилетний писатель и философ с двойным подбородком, завсегдатай придворных светских раутов, Сенека на первый взгляд выглядит неподходящим партнером для двадцатидвухлетней красавицы из императорской семьи. Конечно, нет ничего невозможного – некоторые люди утверждают, что ум и моральный облик бывают столь же привлекательны, как внешний шарм и красивая линия подбородка, – но история прелюбодеяния не обязательно основывалась на фактах. Сенека, по-видимому, принадлежал к кругу общения Юлии Ливиллы и ее сестер со времен, когда они были светскими львицами при Калигуле: анекдоты из его писем свидетельствуют о его связях среди друзей сестер. В 39 г. Сенека едва не пал жертвой одного из свойственных Калигуле приступов паранойи, и спасло его только заступничество не названной по имени придворной дамы – эта анонимная благодетельница, скорее всего, принадлежала кругу Юлии Ливиллы или даже была самой Ливиллой.

Если Сенека и Юлия Ливилла долгое время были близки, Мессалине не составило труда пустить слух, что они сблизились еще больше, особенно с учетом того, что это был не первый случай, когда репутация Юлии Ливиллы вызывала вопросы. Ходили упорные слухи об инцесте между ее сестрами и братом, а после ее изгнания в 39 г. Калигула обвинил Юлию Ливиллу и Агриппину не только в государственной измене, но и в супружеской. Распространить слух о романе было нетрудно; почва для него могла быть подготовлена еще до выдвижения официальных обвинений. Независимо от того, имелись ли у этой сплетни какие-либо основания, в нее, по-видимому, многие поверили; Сенеку продолжали обвинять в связи с Юлией Ливиллой даже после падения Мессалины, когда его вернули из ссылки{305}.

Обвинение Юлии Ливиллы в прелюбодеянии с Сенекой сочеталось с другими неназванными обвинениями – возможно, в заговоре или в каких-то еще сексуальных девиациях. Суда как такового не было, во всяком случае честного, и Юлию Ливиллу снова изгнали из Рима. Вероятно, она вернулась на Пандатерию, остров, с которого уехала лишь несколько месяцев назад. Этот остров был узкой полоской камня далеко в Тирренском море, отдаленной и бесплодной, знаменитой своими ветрами; места на нем едва хватало для виллы и наружных построек для прислуги. Сенека тоже попал в опалу. «Соблазнитель, проникающий в спальни женщин из дома принцепсов» (как выразился более поздний оппонент) совершал преступление, равносильное государственной измене, и Сенека предстал перед судом сенаторов{306}. Судьи незамедлительно приговорили его к смерти, позволив Клавдию проявить милосердие и заменить казнь ссылкой на Корсику{307}.

Причастность Мессалины к этому делу подтверждается и тем фактом, что Сенеку вернут из ссылки только после ее смерти, и одним случайным замечанием, которое обронил он сам. В посвящении к IV книге своего трактата «О природе» Сенека восхваляет своего адресата, Луцилия, за верность «друзьям» (то есть самому Сенеке и, возможно, более широкому кругу сочувствующих) даже вопреки давлению со стороны Мессалины и Нарцисса{308}. Дион утверждает, что Сенека продолжал умолять Мессалину смилостивиться из ссылки, послав ей книгу с такими льстивыми похвалами в адрес ее самой и ее друзей-вольноотпущенников, что по возвращении от стыда попытался запретить ее{309}. Это красноречиво говорит о том, где, по мнению Сенеки – многоопытного инсайдера, находилась власть на Палатине в начале 40-х гг. н. э.

Сенеку вернут ко двору в 49 г. н. э., после падения Мессалины и новой свадьбы Клавдия с Агриппиной, сестрой Юлии Ливиллы, однако самой Юлии Ливилле повезет меньше. Через год после своего возвращения на пустынный остров Пандатерия она умрет.

Источники представляют весь этот эпизод как женские разборки – Юлия Ливилла была популярна и привлекательна, Мессалина ревновала, – но в действительности конфликт, несомненно, был политическим. Брак Клавдия с Агриппиной после смерти Мессалины показывает, что новая императрица совершенно справедливо считала племянницу мужа угрозой своему положению; Мессалина могла рассматривать устранение Юлии Ливиллы как необходимый акт превентивной самозащиты.

Мессалина была не единственной, кому угрожало новое возвышение Юлии Ливиллы. Во всех сохранившихся описаниях этой интриги Клавдий предстает как невинный, пусть и простодушный, сторонний наблюдатель, которому заморочили голову сначала кокетство Юлии Ливиллы, а потом упреки Мессалины. Однако у императора, возможно, было не меньше, чем у его жены, причин желать избавиться от Юлии Ливиллы.

Муж Юлии Ливиллы Виниций рассматривался как возможная замена Калигуле в краткое междуцарствие предыдущего года. Он был, по-видимому, по-настоящему способным государственным деятелем. Тацит пишет, что он «был мягкого нрава и обладал даром изящной речи», в то время как Дион восхваляет его за политическое чутье – он знал, когда нужно промолчать{310}. Его явно высоко ценили и современники; Веллей Патеркул посвятил Виницию свою «Римскую историю» в преддверии его первого консульства в 30 г. н. э. Эти личные качества вызывали восхищение, но именно их сочетание с его браком сделало Виниция вероятным кандидатом на принципат в начале 41 г. н. э. Виниций происходил из древнего и знатного провинциального рода, но не из императорского. Если бы, однако, от его союза с Юлией Ливиллой (правнучкой Августа по материнской линии) родились дети, в их жилах текла бы кровь основателя династии – то, на что не могли притязать ни Мессалина, ни даже Клавдий. Устранение Юлии Ливиллы в значительной мере сокращало угрозу, которую представлял собой Виниций{311}.

Мессалина могла ревновать к Юлии Ливилле; она могла недолюбливать ее лично и чувствовать, что та угрожает ее господству на Палатине; но она могла действовать отчасти и в интересах режима. При всей своей репутации мягкого, немного бестолкового человека новый император обнаружил необычайную склонность поощрять убийство себе подобных. В первые 17 лет правления Тиберия не зафиксировано ни одной казни сенатора. Клавдий за свое значительно более короткое царствование погубил целых 35 сенаторов и то ли 300, то ли – если трактовать сомнения в его пользу – 221 всадника[69]{312}. Режим, частью которого была Мессалина – и при котором она и ее дети оказались на грани жизни и смерти, – родился из интриг и насилия и для поддержания своей стабильности опирался на интриги и насилие. Роль Мессалины в падении Юлии Ливиллы и Сенеки не противоречила политике Клавдия, а продолжала ее. Уничтожение Юлии Ливиллы, убивало, так сказать, одним выстрелом трех зайцев: Сенека был влиятелен, умен и потенциально враждебен; династические связи Юлии Ливиллы представляли угрозу для Британника; а в случае Виниция сочетание таланта и близости к императорскому дому делали его потенциальным связующим звеном между сенаторской оппозицией и принципатом Клавдия.

Устранение Юлии Ливиллы и Сенеки значительно приблизило Мессалину к стабилизации собственного положения; оно защитило режим, на который полагалась она сама и ее дети, позволило ей выглядеть в глазах Клавдия активным и незаменимым элементом его политической программы и убрало Юлию Ливиллу как потенциальную соперницу за титул императрицы – возможно, еще до того, как Клавдий вообще начал задумываться о той в подобной роли.

Хотя не прошло и года со времени воцарения ее мужа, Мессалина, как показывает история с Юлией Ливиллой, уже сформировала собственный двор на Палатине. У нее были социальные связи, необходимые, чтобы посеять слухи о супружеской измене соперницы, и политические связи, чтобы добиться официального обвинения в суде. У нее не было никакой формальной должности, и Клавдий отказал ей даже в тех почестях, которые предложил сенат, однако Мессалина уже стала достаточно влиятельной, чтобы способствовать выживанию режима и вмешаться ради гарантии собственного выживания. Новая императрица показала себя необыкновенно одаренной в дворцовых играх.

XI

Триумф Мессалины