осязаемой конкретики, нацистские преступники и их жертвы становились анонимными, история нацизма рассказывалась теперь без упоминания персонала и мест действия, так что можно было даже публично с некоторым пафосом выступать против ушедшей в прошлое тиранической диктатуры, не сталкиваясь при этом с конкретными местами и реальными людьми. Такое отношение к прошлому, называемое термином «вытеснение», стало характернейшей чертой общественного развития ФРГ вплоть до 1980‑х годов.

И все же тот факт, что, несмотря на миллионы жертв национал-социалистической политики, члены нацистской элиты и даже массовые убийцы из полиции безопасности и СД смогли в такой степени остаться практически безнаказанными и даже жить как уважаемые граждане, часто занимая высокие должности, был скандальным. Он настолько фундаментально противоречил всем представлениям о политической морали, что не мог остаться без серьезных и длительных последствий для этого общества, его внутренней структуры, а также его внешнеполитической репутации. На протяжении десятилетий и вплоть до сегодняшнего дня, несмотря на все успехи демократической стабилизации, этот скандальный факт остался каиновой печатью на ФРГ.

При трезвом размышлении и с учетом реальных масштабов преступлений и числа тех, кто прямо или косвенно причастен к ним и несет за них ответственность, удивительным в послевоенном развитии Западной Германии является не столько количество благополучно живших нацистских преступников, сколько тот факт, что, несмотря на такое бремя, ФРГ со временем стала самостабилизирующейся демократией. Прежде всего, тихий и скромный оппортунизм, связанный с реинтеграцией бывших сторонников и функционеров в западногерманское общество, можно рассматривать как выражение и предпосылку политической нейтрализации этой группы. Однако довольно многие из тех, кто воспользовался этой возможностью и увидел, что их оппортунизм вознагражден, в самом деле превратились в хороших и убежденных демократов. Приняв их оппортунизм, им во многих случаях тем самым и помогли фактически изменить свои убеждения.

Таким образом, буржуазно-демократическая республика изначально утвердилась на основе такой трансформации восприятия нацистского режима: люди проводили различие между миром своего собственного опыта, отличительными чертами которого были нормальность и непрерывность, и массовыми преступлениями нацистов – теми преступлениями, существование которых публично не подвергалось сомнению, но которые тем не менее многими людьми воспринимались и описывались как далекие от их опыта, как продукт другой памяти, а именно – памяти победителей.

Когда весной 1959 года британского посла в Бонне, сэра Кристофера Стила, спросили в лондонском правительстве, правда ли то, о чем ходили слухи среди британской общественности, – что в Западной Германии старые нацисты вернулись к власти и что нельзя исключать возвращения национал-социализма, он ответил, приведя подробный анализ: действительно, традиционные германские элиты почти полностью вернулись на свои прежние позиции в политике, бизнесе, администрации и науке, в меньшей степени – в армии. И бывшие великие нацисты действительно живут в некотором достатке и занимают хорошие должности, однако в основном в свободных профессиях и в промышленности, редко в политике. Тем не менее нет и речи об угрозе для западногерманской демократии, которая на самом деле чрезвычайно прочна и устойчива, а возвращение национал-социализма крайне маловероятно[45].

Однако не бывшие национал-социалисты и их успешные попытки восстановления своих позиций были в центре политических и юридических споров этих лет. С одной стороны, уголовное преследование нацистских преступлений с середины 1950‑х годов было обязанностью германских властей. С другой стороны, германские власти поначалу хранили молчание, поэтому судебное преследование за крупные нацистские преступления началось лишь в конце десятилетия, за исключением отдельных случаев. Политическое преследование было сосредоточено скорее на коммунистах. Это произошло потому, что параллельно с международным противостоянием холодной войны и соперничеством между двумя германскими государствами, борьба германских властей с коммунистами с 1949 года приобрела необычайную жесткость и вопиющий размах. В первые послевоенные годы КПГ была крупной партией с более чем 300 тысячами членов, ее членами были многие бургомистры и министры, она была представлена почти во всех правительствах и парламентах земель до 1948 года. На первых выборах в бундестаг компартия получила пятнадцать мандатов, но к тому времени пик ее популярности уже был позади. К 1956 году численность ее членов сократилась до примерно 70 тысяч. Политическая судьба КПГ в Западной Германии была предрешена после восстания рабочих в ГДР 17 июня 1953 года; уже на федеральных выборах в том году КПГ не смогла преодолеть пятипроцентный барьер, установленный 8 июля 1953 года.

Антикоммунистический консенсус в ФРГ был устойчивым – 80 процентов западных немцев поддерживали жесткую позицию в отношении КПГ, которую западногерманские власти рассматривали не как самостоятельную партию, а как пятую колонну СЕПГ – не без оснований, как видно в ретроспективе, поскольку партия получала руководящие указания из Восточного Берлина и была прежде всего инструментом СЕПГ в борьбе против «республики Аденауэра».

Таким образом, преследование коммунистов в Западной Германии продолжало усиливаться. Закон о внесении изменений в уголовное законодательство, принятый в августе 1951 года, вновь ввел положения о государственной измене, создании угрозы государству и измене родине, которые были исключены союзниками после войны: теперь они стали основой для начавшегося масштабного преследования коммунистов. В августе 1956 года компартия была окончательно запрещена Федеральным конституционным судом как неконституционная. Теперь политические контакты в ГДР также подвергались уголовному преследованию.

Борьба с коммунизмом в Западной Германии была частью холодной войны и не была делом только немцев. Рвение, с которым в США преследовали «красных» при сенаторе Джозефе Маккарти, было, конечно, не менее яростным, чем в ФРГ. В борьбе с коммунистами, однако, стало ясно, насколько непрочны еще конституционные принципы западногерманской демократии, как только дело дошло до борьбы с общим врагом. В период с 1951 по 1968 год против коммунистов было возбуждено около 125 тысяч дел о государственной безопасности, и примерно 6–7 тысяч человек были осуждены. Сами по себе эти масштабы являются политическим сигналом, поскольку количество судебных разбирательств за нацистские преступления было почти таким же: около 106 тысяч судебных разбирательств и 6000 обвинительных приговоров. Телефонная и почтовая слежка приобрела огромные масштабы. Ввоз «печатной продукции, представляющей угрозу государству», контролировался, и в период с 1955 по 1968 год более 100 миллионов почтовых отправлений из ГДР были задержаны и переданы в органы прокуратуры. Антикоммунистический фурор затронул также социал-демократов, профсоюзных деятелей и антиядерное движение, которых подозревали в том, что они являются замаскированными коммунистами или пятой колонной Москвы – атмосфера нелиберальности и подозрительности, которая еще больше накалилась в результате конфликта вокруг Берлина, разгоревшегося в конце 1950‑х годов[46].

КОМПЕНСАЦИЯ ЖЕРТВАМ НАЦИЗМА

Подобно тому как союзники в самом начале объявили, что они накажут нацистских преступников, выплата немцами компенсаций жертвам нацистских преступлений была одним