Соглашение с Израилем и JCC также можно рассматривать как краеугольный камень западногерманской политики признания вины – хотя Аденауэру удалось провести это соглашение через бундестаг с трудом, вопреки общественному мнению (только 24 процента западных немцев высказались за соглашение) и только с помощью голосов СДПГ.

Кроме того, в Лондоне было принято серьезное фундаментальное решение, которое осталось почти незамеченным западногерманской общественностью: представители правительства США, по согласованию с правительством Германии, оговорили, что ФРГ первоначально должна будет погасить только долги – в основном перед западными банками – за довоенные и послевоенные годы. Долговые претензии периода войны, особенно со стороны стран, оккупированных немцами в те годы, должны были быть урегулированы только в мирном договоре, который должен был быть заключен позднее. Это было сделано для того, чтобы американские дотации в пользу ФРГ не утекали в качестве репараций третьим странам или в качестве компенсационных выплат в страны коммунистического Восточного блока – а ведь именно там проживало большинство тех, кто понес ущерб от рук немцев во время войны. Как следствие, несмотря на протесты небольших западноевропейских государств, это положение означало, что до подписания мирного договора к немцам нельзя было предъявить больше никаких требований, связанных с военными годами. А поскольку из‑за разделения Германии и глобального противостояния рассчитывать на заключение такого договора в долгосрочной перспективе не приходилось, это соглашение отложило на неопределенный срок все требования о выплате компенсаций со стороны иностранных узников концлагерей, подневольных рабочих и тех, кто подвергался другим преследованиям, то есть более 90 процентов всех выживших жертв национал-социализма[54].

Через год был принят Федеральный закон о компенсациях (пересмотренный и дополненный четыре года спустя), но только после того, как правительство согласилось с требованием своих собственных членов объединить его с законом о компенсациях для немецких военнопленных. Положения о компенсациях жертвам национал-социализма не были столь щедрыми, как помощь от выравнивания бремени, но все же оказывали существенную поддержку пострадавшим, особенно если они были больны и не могли работать. Однако и на западногерманскую компенсацию распространялась основная оговорка, согласованная в Лондоне, которая резко ограничивала круг лиц, имевших право на ее получение: в соответствии с Лондонским долговым соглашением компенсация полагалась исключительно гражданам Германии. Г-н Брилль, депутат бундестага от СДПГ, сам когда-то бывший узником концлагеря, описал последствия этого на примере концентрационного лагеря Бухенвальд: в конце войны в лагере числилось 42 тысячи заключенных, из которых реально находились в нем 35 тысяч. 95 процентов из них составляли иностранцы, в том числе одних русских было 11 тысяч. Всего 1800 заключенных были гражданами Германии, причем из них 1100 были заключены в лагерь как гомосексуалы или асоциалы и потому не имели права на компенсацию впоследствии. 700 немцев были политическими заключенными. Только на этих 700 заключенных (1,6 процента) распространялся Закон о компенсациях; на всех остальных 41 200 заключенных он не распространялся[55].

На исключение иностранных узников концлагерей и подневольных рабочих, особенно из Восточной Европы, из числа получателей компенсационных выплат общественность ФРГ обратила внимание лишь спустя сорок лет в связи с компенсационными выплатами бывшим подневольным рабочим со стороны немецкой промышленности. Группа немцев, имеющих право на компенсацию, также была ограничена относительно небольшими группами жертв нацистского беззакония. К ним не относились ни так называемые «цыгане», ни насильственно стерилизованные, ни заключенные в тюрьмы «асоциальные личности», ни жертвы медицинских экспериментов, ни многие другие. В общественном сознании того времени они рассматривались не как жертвы специфически нацистского беззакония, а как в чем-то даже справедливо преследуемые элементы. Прошло много лет, прежде чем определение жертв стало расширяться в восприятии немцев и эти группы тоже постепенно были признаны жертвами национал-социализма.

Еще более сильное сопротивление, чем компенсация, вызвала в Федеративной Республике Германия реституция имущества, отнятого у жертв нацизма, прежде всего у евреев. Новые владельцы-арийцы, как правило, отрицали, что когда-то незаконно приобрели дом, фирму, предметы обстановки или артефакты. Это приводило к целой волне судебных исков и процессов, часть из которых затягивались на долгие годы. Новые владельцы объединялись в организации и протестовали против «возмутительного, необоснованного обогащения и злостной наживы за счет того, что их заставляют вновь платить уже уплаченную покупную цену». Раздавались и голоса, оправдывавшие «ариизацию» при нацизме: ведь это, утверждали они, была не более чем «компенсация» за «огромные прибыли от недвижимости, полученные еврейскими «спекулянтами» в период инфляции[56]. Поэтому правительство Германии попыталось принять закон о компенсации «жертвам реституции», согласно которому государство должно было возместить бывшим владельцам «ариизированных» предприятий стоимость недвижимости, возвращенной исходным собственникам-евреям. Однако эта инициатива натолкнулась на твердый отказ американского верховного комиссара Макклоя.

В общей сложности сумма реституции составила около 3,5 миллиарда немецких марок. Многие судебные процессы были завершены только через много лет, и нередко ограбленным евреям приходилось годами бороться за возвращение своих домов, земель или предприятий. Тем не менее реституция в целом была успешным подходом к обеспечению справедливости для жертв и одновременно восстановлению привилегии собственности как краеугольного камня капиталистической экономики и демократической правовой системы.

Общая картина западногерманских компенсаций жертвам нацизма неоднозначна. С одной стороны, очевидно, что немцы, по сути, только реагировали на давление американцев, которые их буквально вынуждали принять на себя бремя выплаты компенсаций, назначенных в годы послевоенной оккупации. Без этого давления небольшая группа сторонников заглаживания ущерба в бундестаге не смогла бы провести эти положения через голосование. С другой стороны, через восемь лет после окончания войны, когда федеральный бюджет составлял менее 30 миллиардов дойчмарок в год, западногерманское государство взяло на себя столь масштабные финансовые обязательства, и это, безусловно, было не заурядным событием. Тот факт, что это было связано с политическими и экономическими намерениями, не умаляет значения этого достижения.

ОБЩЕСТВО В 1950‑Х ГОДАХ

Динамика экономического чуда и акцент на долгосрочных и масштабных изменениях в социальной структуре заслоняют исходную ситуацию: в начале 1950‑х годов жизнь в Западной Германии была довольно бедной, и для большинства немецких граждан она оставалась таковой еще долгое время. Хотя в 1950 году уровень жизни примерно достиг уровня 1913, 1928 и 1938 годов, около трети населения и более половины беженцев и изгнанных лиц по-прежнему жили во временных, неадекватных или переполненных жилищах[57]. Около половины занятых западных немцев были рабочими, жизнь которых характеризовалась тяжелым физическим трудом, продолжительностью рабочего дня восемь часов при одном выходном и низкой заработной платой. В первой половине 1950‑х годов среднестатистическая западногерманская семья тратила на предметы первой необходимости, такие как еда, жилье и одежда, две трети своего бюджета, в то время как семьи квалифицированных рабочих